Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики
Шрифт:
— Вы получили новые голограммы.
Она пожала плечами. В бледном свете планеты ее лицо казалось совершенно призрачным. Потом, уже у городских фонарей, она сказала:
— Я недавно встретила двух ваших друзей, Льюиса и Энн.
— Певцов?
Она кивнула.
— Ну, на самом деле я мало их знаю.
— А они, похоже, много знают о вас. Возможно, от другого Певца, Кита.
— Ну, — снова сказал я. — Они говорили, чтб с ним?
— Месяца два назад я прочла, что он поправляется. И с тех пор ничего.
— Примерно столько и я
— Я видела его только однажды, — сказала Мод, — сразу, как его вытащила…
Арти и я выбрались из холла, когда Кит еще пел. На следующий день из видеохроники я узнал, что, кончив Песню, он стряхнул куртку, скинул брюки и бросился обратно в бассейн.
Люди с криками забегали вокруг, внезапно очнулась пожарная команда. Его спасли; семьдесят процентов тела было покрыто ожогами второй и третьей степени. Я старался не думать об этом.
— Так это вы его вытащили?
— Да. Я была в вертолете, который сел на крышу. Рассчитывала поразить вас своим появлением.
— Ах, так… — сказал я. — Как вам удалось вытащить его?
— Только вы стали выходить, охрана Арти заклинила лифт над семьдесят первым этажом, и мы попали в холл, лишь когда вы вышли из здания. Тут-то Кит и попытался…
— Но, так или иначе, его спасли именно вы?
— Пожарные «Башни» двенадцать лет близко к пожару не подходили; думаю, они и с оборудованием не умели работать. Я сказала, чтобы мои ребята загасили бассейн пеной, пробралась и вытащила Кита.
— Ах, так… — повторил я. С тех пор прошло одиннадцать месяцев, когда я работал за двоих и во многом преуспел. Это было без меня. Это меня не касалось. А Мод продолжала:
— Мы рассчитывали через него выйти на вас. Но когда я его вытащила, он был совсем в ауте, просто масса открытых и гноящихся…
— Надо бы мне знать, что Спецслужбы и Певцов употребляют, — сказал я. — Я последний, кто не знает. Сегодня, кажется, меняется Слово. Льюис и Энн вам его не передавали?
— Я виделась с ними вчера, и до изменения Слова оставалось восемь часов. Да все равно мне бы они его не сказали, — она взглянула на меня и нахмурилась. — Точно бы не сказали.
— Давайте-ка выпьем содовой, — предложил я. — Немного поболтаем, будем, изображая беспечность, внимательно слушать друг друга: вы постараетесь добыть то, что поможет вам взять меня, я буду вслушиваться, не оброните ли вы по ошибке чего-нибудь, что поможет мне уйти от вас.
Она одобрительно кивнула.
— И все же почему вы вошли в контакт со мной в этом баре?
С ледяными глазами: — Говорила же я, что мы просто движемся по совпадающим орбитам. Вполне вероятно, что мы одновременно в один и тот же вечер окажемся в одном и том же баре.
— Похоже, это тот самый случай, когда мне понимать не полагается, верно?
Она улыбнулась неясно, двусмысленно. Я не стал нажимать на нее дальше.
Наша послеполуденная беседа вышла на редкость скучной. Из вздора, что мы несли над горами взбитых сливок с вишнями, не запомнилось
Она ушла; я продолжал думать об опаленном фениксе.
Управляющий «Глетчера» вызвал меня на кухню, чтобы спросить о партии контрабандного молока (все наше мороженое — собственного изготовления), которую я исхитрился добыть в последний свой визит на Землю (забавно, что за десять лет прогресс почти не коснулся молочного животноводства; надуть этого косноязычного вермонт-ца оказалось до неприличия легко), и пока под лампами дневного света и громадными пластиковыми мороженицами я пытался разобраться, что к чему, он высказывал кое-какие суждения о короле сливок Хейсте; пользы от этого не было никакой.
Постепенно собралась вечерняя публика; заиграла музыка, засверкали хрустальные стены, и девушек из Шоу-прямо-в-зале пришлось улещать выступить хоть как-то (сундук со сценическими костюмами потерялся при пересылке — сперли, наверно, да зачем им объяснять), и, обходя столики, я лично поймал очень грязную девчушку, видно вконец одуревшую от наркотиков — она пыталась из-за спинки стула вытащить у посетителя бумажник, — схватил ее запястье, стронул с места и элегантно проводил до двери, и она прятала от меня расширенные глаза, а посетитель и понятия не имел, и шоу-девушки, наконец, придя к решению, что ну и что, отплясали свое без костюмов — каких бы то ни было, и каждый чувствововал себя как в старые добрые времена, а мне было совсем худо.
Я вышел, сел на широкие ступени и выражал недовольство, когда приходилось сдвинуться, чтобы дать войти и выйти. Примерно на семьдесят пятом недовольстве человек, которому я его выразил, остановился и шлепнулся рядом со мной: — Знал ведь, найду, если поупира-юсь! В смысле, если рогом упрусь.
Я взглянул на ладонь, хлопавшую меня по плечу, перевел взгляд по руке к высокому вороту черного свитера и выше, на мясистую, лысую, осклабившуюся голову. — Арти, — сказал я, — какого..! — Но он все похлопывал меня и смеялся с непробиваемым Gemutlichkeit [34] .
34
Спокойствие, радушие (нем.).
— Не поверишь, сколько я рыл насчет тебя, парень. Пришлось подмазать местного спецслужаку. Шустряк чуть отмяк. Чудеса прямо, чудеса в решете.
«Кит» пересел ступенькой ниже и положил руку мне на колено.
— Заведение блеск. Годится, слов нет. Маленькие косточки в испещренном жилками тесте.
— Но не так еще, чтоб купить. Ты в гору идешь, правда. В гору прешь, говорю. Еще погоржусь: дескать, я и есть самый тот, кто ему первый шанс дал.
Он убрал ладонь и стал мять ее о другую.