Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики
Шрифт:
— Но что остается делать нашему вождю? — резко вопросил Картер.
Вождь, прямой как палка, склонил голову, вжимаясь лбом в древко, что держал перед собой стоймя, — строго вертикально.
— Его одолевает рвота — реакция, соответствующая рыданию у людей. Все, что имело для него какой-либо смысл, ныне утрачено. Он не в состоянии даже отомстить за себя Владеющему Семью Копьями — волшебное оружие делает того неуязвимым.
Патетическая интонация собственных комментариев захватила Картера, он почувствовал, как на последних словах у него перехватило горло.
— Уна, милочка, не найдется ли у вас таблетки от изжоги? —
— Он не может двинуться с места! — отчаянно завопил Картер. — Ему некуда больше идти. Владеющему Семью Копьями нет до него дела — он забавляется цветами. Ибо с течением времени, оставшись без движения, оставшись без еды и питья, вождь лишится сил и умрет — как умирали все враги Владеющего Семью Копьями. Вождь стоит, объятый скорбью, день, и второй, и третий, и к исходу третьего дня ему является план взыскуемого им отмщения. Да, он не может победить своего врага — но может навсегда опозорить его, так что Владеющий Семью Копьями, в свою очередь, окажется обречен на смерть.
— Он входит в дом... — Вождь снова пришел в движение. — Владеющий Сехмью Копьями видит, как он входит, но не обращает на него внимания, ибо вошедший внимания не заслуживает. И такой ход событий во благо нашему вождю, ибо в противном случае Владеющий Семью Копьями мог бы воззвать ко всей мощи волшебного оружия и убить вождя на месте. Но Владеющий Семью Копьями продолжает забавляться своими цветами и не обращает внимания.
Вооруженный единственным копьем, — продолжал Картер, — вождь входит в сердце собственного дома. В каждом доме есть сердце, важнейшее в нем место. Ибо если сердце разрушено, умирает и дом, и всё, что есть в доме. Подойдя к сердцу этого дома, а там оно находится перед очагом, вождь упирает копье древком в землю и держит его стоймя — в положении, означающем величайшую беду. И стоит так, преисполненный гордости. Мы можем представить себе Владеющего Семью Копьями — неожиданно осознающего, что он опозорен, пытающегося бешеным натиском помешать этому. Но и он, и все его семь Копий недостаточно стремительны. Вождь взвивается в воздух...
Картер осекся: вождь все еще стоял, упираясь лбом в древко копья.
— Он взвивается в воздух, — повторил Картер чуть громче.
И в этот момент туземец действительно взмыл в воздух, перебирая длинными ногами, взмыл удивительно высоко. С секунду он, казалось, парил над острием своего копья, продолжая сжимать его, — и тяжело огромной темной подбитой птицей рухнул на плиты патио. Тонкое древко, торчащее вертикально над его распростертой фигурой, дрожало и ходило ходуном.
Тишина взорвалась от множества криков, вся компания оказалась на ногах. Но туземец неспешно поднялся, степенно высвободил копье, зажатое между рукой и боком, куда оно незаметно для зрителей проскользнуло при падении, и, перехватив оружие другой рукой, величавой поступью удалился в полумрак перед домом.
За спиной Картера закипела болтовня. Над прочими голосами, как струя из засорившегося фонтана, выскакивал голос Лили:
— ...абсолютно! Сердцу стало нехорошо! Никогда в жизни я так не расстраивалась...
— Карт! — резко сказала Уна.
— Ну и что, Карт? — торжествующе произнесла прямо ему в ухо Тотса. — И какое отношение все это имеет к тому, что вы мне говорили?
Картер, вконец отчаявшийся переждать поток оглушительной болтовни, как ошпаренный вскочил с кресла:
— О Господи, да нельзя же быть такой дурой! — и сбежал, спрятался от всех них среди окутанных сумраком деревьев на другой стороне патио.
Спустя несколько минут голоса поутихли, возбуждение спало, а еще немного погодя послышались шаги женщины, во тьме пробирающейся к нему.
— Карт? — нерешительно позвал голос его жены.
— Чего тебе? — спросил Картер, не двигаясь с места.
— Ты не собираешься вернуться?
— Пока нет.
Наступила пауза.
— Карт?
— Чего тебе?
— Ты не думаешь...
— Нет, не думаю! — зарычал Картер. — Да пошла она к чертовой матери!
— Но нельзя же так: взять и обозвать дурой...
— Она и есть дура! Все они дураки, каждый из них! Я тоже дурак, но, надеюсь, не такой трижды проклятый идиот, как остальные!
— И все из-за какого-то танца глупого туземца! — Уна чуть не плакала.
— Глупого? — переспросил Картер. — У него по крайней мере есть что-то за душой. Свое дело, танец. Это больше, чем наберется у всех, кто там остался. И так уж сложилось, что танец для него очень важен. Подумать только, они могли бы об этом кое-что узнать — а они знай посиживают себе, отпуская свои дурацкие шуточки! — Маленький этот взрыв канул в ночи, не удостоившись ответа.
Потянулась долгая секунда.
— Карт, пожалуйста, вернись! — сказала Уна.
— У него хоть что-то есть, — сказал Картер. — Хоть что-то свое.
— Я просто не смогу смотреть им в глаза, если ты не вернешься.
— Ладно, черт подери, — сдался Картер. — Вернусь.
В мрачном настроении супруги вернулись в патио. С прикресельных столиков все было убрано, теперь они стояли кружком. Рэйми что-то пел, остальные вежливо слушали.
— О, Карт, подсаживайтесь-ка сюда! — сердечно пригласил доктор, стоило Картеру и Уне подойти, и указал на кресло, стоявшее между ним и Тотсой. Картер обреченно погрузился в него.
— Старинная морская баллада, — сказала Тотса. — Знаете, Карт, из тех самых.
— Вот как? — спросил Картер. — В самом деле?
Он откинулся в кресле, набрал заказ на горячительное и прислушался к песне. Рэйми старался, припев «Ходом отсюда, Джо!» отдавался эхом по всему патио; тем не менее Картеру не удалось убедить себя, что баллада ему по душе.
Рэйми допел песню и начал другую. Лили, уже пришедшая в себя, извинилась, что отлучается на минутку, и засеменила к дому.
— Вы и в самом деле подумываете об экскурсии на Землю... — начал было доктор, доверительно наклонившись Картеру, и был внезапно прерван режущим ухо воплем откуда-то из дома.
Рэйми оборвал песню. Вопли продолжались; все выпростались из кресел и толпой повалили к дому. Их глазам представилась Лили — в двух шагах от темного входа в вестибюль, — низенькая, толстая, остолбеневшая, с запрокинутой головой, испускавшая вопль за воплем. Почти у ее ног лежал вождь, из его тела торчало тонкое древко копья. Но на этот раз — действительно пронзив его.
Доктор уводил продолжавшую вопить Лили; оставшиеся сгрудились, завороженные ужасом, у трупа туземца. Голова того скатилась набок, и Картеру был виден только один мертвый глаз — уставившийся вверх, казалось, на него, и только на него, светившийся коварством и диким триумфом.