Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики
Шрифт:
— Какого цвета были глаза? Ну, знаешь, у этого Белхапа Сатлстона или как его там?
— Забудь о нем, — сказал Маг с легкой обидой.
И вдруг зрение вернулось к нему. Но не навсегда, подумал Маг, когда они, спотыкаясь, шли, освещенные внезапным солнечным светом.
— Когда манна закончится, я исчезну, как пламя задутой свечи, а за мной — вся цивилизация Атлантиды. Не будет больше волшебства, и не будет больше основанного на нем умения. Тогда весь мир погрузится в варварство, пока люди не научатся новому способу покорять природу, и люди с мечами, проклятые, глупые люди с мечами, в конце концов победят.
Харлан Эллисон. Крошка Мегги Денежные Глазки
Крупье
Крупье словно выволокли из фильма Джорджа Рафта года этак тридцать пятого: глаза-ледышки с алмазным блеском, наманикюренные пальцы, длинные, как у нейрохирурга; прилизанные черные волосы, открывающие бледный лоб. Сдает не глядя. Шлеп, шлеп — две тройки. Шлеп — пятерка. Двадцать одно. Обрезом колоды смахнул последние тридцать долларов Костнера — шесть пятидолларовых бумажек — в ящик для банкнот. Готов, простофиля. Полное крушение в Лас-Вегасе, штат Невада. В Игралище Западного Мира.
41
Речь идет об игре в блекджек, похожей на «двадцать одно"; в отличие от последнего, при равенстве очков выигрывает игрок, а не банкомет, и по очкам «картинки» дороже «фосок" В игорном доме банкометом всегда является крупье.
Костнер сполз с удобного высокого кресла, отвернулся от стола для блекджека. Действо уже возобновилось. Будто волны сомкнулись над утопленником: был, нет — никто и не заметил. Никто не видел, как порвалась последняя спасительная ниточка. Костнеру осталось выбирать: то ли, попрошайничая, добраться до Лос-Анджелеса и там попробовать начать нечто вроде новой жизни... то ли выпустить себе мозги через дырку в затылке.
Не самые радужные перспективы.
Он засунул руки поглубже в карманы заношенных грязных брюк и пошел потихоньку вдоль ряда игральных автоматов, лязгающих и дребезжащих по другую сторону прохода между игральными столами.
Остановился — в кармане что-то нащупывалось. Рядом с ним — и не замечая его — дамочка за пятьдесят в матроске, пронзительно-лиловой юбке, на высоченных каблуках орудовала сразу на двух автоматах — пока сработает один, правой рукой опускала монеты в другой и дергала рукоятку. В левой находился, по-видимому, неисчерпаемый источник четвертаков [42] — кепи объемом с котелок. Сюрреалистическое было зрелище: действовала она с маниакальной методичностью, без малейшего выражения на лице, с устремленными в одну точку немигающими глазами. Отвела взгляд, только когда зазвучал гонг: кому-то дальше по ряду достался выигрыш. В это мгновение Костнер понял, сколько злобы, губительности, беспощадности таят Лас-Вегас, легализованный азарт, заманивание среднего человека наживкой во взведенных капканах: в момент истины, когда женщина услышала — другой уловленной душе, дальше в ряду, достался ничтожный выигрыш, ее посеревшее лицо отразило ненависть, враждебность, вожделение и безраздельную преданность игре. Выигрыша-то хватит разве на tov чтобы игроку успокоить себя какими-нибудь словами, вроде «везет » или там «поймал игру ». Выигрыш — не более чем приманка, поблескивающая, цветастая, дразнящая блесна для голодной стаи рыб.
42
Четвертак — двадцатипятицс-нтовая монета; упоминаемые далее никель и дайм — монеты в пять и десять центов.
«Что-то» в кармане Костнера оказалось серебряным долларом.
Он подкинул его на ладони, пригляделся.
Вид у орла был какой-то истеричный.
Костнера будто дернуло, он встал как вкопанный в полушаге от выхода из обираловки. Что-то у него еще оставалось, на языке игроков «край», нужная масть. Доллар. Один кругляш. И карман, откуда он был извлечен, куда как мелок против преисподней, в которую Костнер только что готов был низвергнуться.
Была не была, подумал он и вернулся в ряд автоматов.
Он-то думал, они давно вышли в тираж, автоматы под серебряные доллары — монетный двор Соединенных Штатов сократил выпуск. А тут вот она, бок о бок с рассчитанными на никели и четвертаки бандитами [43] , машинка под кругляши. Главный выигрыш — две тысячи. Костнер глупо ухмыльнулся: собрался уходить — уйди чемпионом.
Он бросил серебряный доллар в приемную прорезь, схватил массивную, хорошо смазанную рукоятку. Сверкающее алюминиевое литье, рифленая сталь. Крупный шар из черной пластмассы, слегка ограненный, чтобы удобней держать. Целый день дергай — не устанешь.
43
Бандит (однорукий) — распространенное в США с 20-х годов прозвище игральных автоматов, работающих от разменной монеты.
Во всей вселенной некому было помолиться за Костнера, когда он дернул рукоятку.
Она родилась в Таксоне, мать — чистокровная чероки [Индейское племя], отец проезжий. Мать вкалывала на стоянке грузовиков, отцу жуть как не хватало домашнего очага и прочего. Мать только-только вылезла из очередной передряги, непонятно с чего возникшей, да так и не дошедшей до кульминации. Матери жуть как не хватало постели и прочего. Девять месяцев спустя появилась на свет Маргарет Энни Джесси — черные волосы, белая кожа и наследственная бедность. Двадцать три года спустя Маргарет Энни Джесси, дитя и адепт каталогов дорогих магазинов, девушка-мечта, взращенная модными журналами и не понаслышке знакомая с мышиной возней, избрала древнейшую профессию.
Мегги.
Длинные ноги, стройные, пританцовывающие; бедра капельку широковаты, ровно настолько, чтобы наводить мужчин на вполне определенные мысли — как бы их приобнять; плоский, идеальной формы живот; осиная талия, с которой любой наряд хорош — что платье «ретро» с узким лифом и расклешенной юбкой, что балахоны «диско»; груди нет — сплошные соски, а не груди, как у дорогой шлюхи (именно так заклеймил данную анатомическую особенность О’Хара [Американский писатель (1905-1970).]), и никаких накладок («да забудь ты об этих буферах, детка, не самое это главное»), точеная, микеланджеловской лепки, шея, да еще и лицо...
Упрямо вздернутый подбородок, может, чуть слишком воинственный, да и как другому быть, когда приставал чуть не палкой отгоняешь; капризно надутая нижняя губка, своенравная, если присмотреться, и все же будто медом сочащаяся, вспыльчивая, на все готовая; нос, правильную форму которого подчеркивают тени, с выпуклыми ноздрями — здесь подходят слова «орлиный»у «римский» у «классический» и все такое; выступающие скулы, бросающиеся в глаза, как бросается в глаза мыс после десятилетнего плавания в открытом океане; скулы, скругленные туго натянутыми мышцами, а под ними навсегда залегла тьма — узкими тенями, полосками сажи, изумительные скулы — да что там, всё лицо изумительное; бесхитростные, вразлет к вискам глаза — это от чероки, — посмотришь в них, а они так на тебя глянут, будто ты в замочную скважину подсматривал, а оттуда — чей-то встречный взгляд; про такие говорят — бесстыжие глаза, бери — не хочу.
Волосы, теперь уже светлые да густые такие, развевающиеся и вздымающиеся волной, гладкие и плавно льющиеся, в том старом стиле «под пажа», что всегда восхищает мужчин, и ни тебе причесок вроде тесных шапочек из блестящего пластика, ни тебе осточертевших вымученных башен претенциозных парикмахерских творений, ни словно утюгом проглаженной висячей дискотечной лапши. Точно такие волосы, в какие хочет погрузить руки мужчина, чтобы обнять за шею и притянуть к себе близко-близко. И точно такое лицо.