Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики
Шрифт:
У Мегги не было интереса к игре, вообще ни к чему не было. Просто надо было куда-то деть свою ярость из-за дел со свиньей-сицилийцем, из-за жизни без всякой поддержки, на краю, с которого и скатиться недолго, бессмысленности пребывания здесь, в Лас-Вегасе, когда можно бы вернуться в Беверли Хиллз. Она еще больше разъярилась при мысли, что Нунцио наверху, у себя в номере, принимает очередной душ. Он знал — она чувствует его запах, иногда от него пахло мокрой шерстью, и она об этом говорила. Теперь он мылся постоянно — и ненавидел это. По отношению к ванне он оставался иностранцем. Разврата он в жизни насмотрелся самого разного, и место, где купаются, стало для него непотребней любой мыслимой грязи. Для нее купание было иным. Необходимостью. Надо было не допускать до себя грязь этого мира, надо было оставаться чистой, и гладкой, и белой. Не какой-то рядовой плотью, а образцом, неким не подверженным коррозии хромированным инструментом.
От их прикосновений, любого из них, мужчин, всех этих Нунцио, на ее белой нетленной коже оставались крохотные очаги проклятой коррозии, прилипали какие-то паутинки, пятнышки сажи. Мыться было необходимо. И часто.
Она шла, будто прогуливаясь, по проходу между карточными столами и игральными автоматами. В кармане — восемьсот шестнадцать долларов, восемь сотенных банкнот, шестнадцать долларовых.
В разменном пункте она наменяла шестнадцать кругляшей. Большой ждал: его девочка. Она и играла-то, чтобы позлить сицилийца. Тот сразу сказал ей: играй, дескать, по никелю, дайму, четвертаку, а она всегда злила его, скармливая за десять минут долларов пятьдесят-сто, монету за монетой, Большому. Она в упор взглянула на автомат и вложила первый серебряный доллар. Дернула рукоятку (какая свинья этот Нунцио!). Еще доллар, еще дернула — да когда же это кончится? Барабаны крутились, вертелись, разгонялись, спешили расплываясь вкружении металлическомгудении сноваисноваиснова а Мегги голубоглазая Мегги ненавидела и ненавидела и думала о ненависти и обо всех днях и ночах свинства что были и будут у нее и если бы ей все деньги в этом зале этом казино этом городе прямо сейчас в этот самый момент именно сейчас в этот момент их наверно хватило бы чтобы крутиться и жужжать и кружиться исноваисноваисноваиснова и она была была свободна свободна свободна и весь этот мир никогда бы больше не притронулся к ее телу эта свинья никогда бы больше не притронулась к белой ее плоти и тут вдруг пока долларзадолларомзадолларом ходили кругамикругамикругами жу-жжжжжа в барабанах из вишенок и колокольчиков и слив и полосок вдруг больбольболь ОСТРАЯ боль!боль! боль! в ее груди, ее сердце, игла, скальпель, пламя, огненный столп и все это чистейшая чистая еще чище БОЛЬ!!!
У Мегги, куколки Мегги Выигрышные Глазки, что хотела владеть всеми деньгами в Большом автомате, у Мегги, что сбежала от мерзости и ревматической лихорадки, что прошла весь нелегкий путь до трех ванн в день и специалиста в Очень Дорогом Беверли Хиллз, внезапно сдало сердце — удар, тромб перекрыл коронарные сосуды. Она замертво рухнула на пол казино. Замертво.
Какой-то момент она еще держалась за рукоятку автомата, стремясь всем своим существом, всей силой ненависти ко всему свинству, которое пришлось испытать, стремясь каждым волокном каждой клетки каждой хромосомы уйти в автомат, желая высосать до последнего атома все серебро из его потрохов, — а в следующий момент, такой близкий, что, может, и в тот же самый, ее сердце разорвалось и убило ее, и она соскользнула на пол ... все еще касаясь Большого.
Простерлась на полу.
Мертвая.
Сраженная насмерть.
Лгунья, со всей ложью, что была се жизнью.
Мертвая, простерлась на полу.
[Мгновение вневременья вихрь хоровод огней во вселенной из сахарной ваты вниз в бездонную воронку с поперечными как у козьего рога перехватами вздымающийся куколь [44] рога изобилия гладкий и скользкий как брюхо червя мириады ночей гремящих черными погребальными колоколами нет больше мглы нет больше невесомости вдруг каждая клетка познала все память обращается вспять спазматическое мелькание слепоты немые безумные сумерки заточения в призматической пещере убывая не кончается песок в часах валы вечности край мира там они разбиваются все затягивает поднявшаяся из глубин пена припахивает ржавчиной ранят грубо состыкованные зеленые углы спазматическое мелькание ослепшей памяти семижды набегает абсолютная пустота все желто застывшие в янтаре крохи сжимаются и вытягиваются текут как горячий воск озноб свыше приходит предощущение остановки это привал перед адом или небом это лимб [45] уловлена и обречена на одиночество в мглистом нигде беззвучный вопль беззвучное жужжание беззвучное вращение вращение вращение вращение вращение вращение вращение вращениеееееееее]
44
Островерхий монашеским капюшон, клобук.
45
Преддверие ада.
Мегги возжелала все серебро, что было в автомате. Она умерла с последним желанием оказаться в автомате. Теперь Мегги выглядывала изнутри, из лимба, который стал чистилищем для единственной — ее — души; Мегги была уловлена, душа Мегги была уловлена — замасленным анодированным нутром автомата, работающего от серебряных долларов. Последнее ее желание — желание переселиться — привело ее в темницу, чьи двери захлопнулись в последний момент жизни, за которым смерть. Мегги — уже душа Мегги — была на веки вечные уловлена душой машины. Уловлена.
— Думаю, вы не будете возражать, если я вызову кого-нибудь из механиков, — заговорил издалека администратор секции игральных автоматов. Мужчина под шестьдесят, с бархатным голосом, глаза не выражают ничего, во всяком случае — доброты. Коренастый служитель повернулся было на ходу, чтобы подойти к Костнеру и выигрышному автомату, но администратор придержал его и соизволил подойти сам:
— Нам следует удостовериться — сами понимаете, всякое бывает, — что кто-то не обдурил машинку, сами понимаете, может, кто-то вдарил по ней чем или еще чего, сами понимаете...
Он поднял левую руку с трещоткой вроде тех, с которыми носятся дети в канун Дня всех святых [46] ; короткая трель взбесившегося сверчка — и в расположенной между игорными столами мастерской засуетились.
Костнер с трудом осознавал происходящее. Вместо привычных ощущений удачливого игрока — общего подъема, прилива адреналина в кровь, неизбывного позыва к игре — он испытывал лишь оцепенение; в том, что творилось вокруг него, он участвовал не в большей степени, чем стакан — в затеянной алкоголиком пьянке.
46
Исторически — Духов день. Трещотками отпугивают духов.
Он давно уже не воспринимал ни цвета, ни звука.
К ним подходил усталый, безропотный, утомленный человек в серой форменной куртке, серой, как его волосы, как видневшаяся из-под куртки грудь; в руках — кожаный футляр с инструментами. Механик по автоматам оглядел машину, развернул штампованный стальной корпус вокруг опорной консоли, осмотрел автомат сзади. Открыл ключом заднюю дверцу; на мгновение перед Костнером предстали шестеренки, пружины, арматура, часы, приводящие в движение механизм автомата. В завершение механик молча кивнул, прикрыл и запер дверцу, развернул автомат в прежнее положение и изучил лицевую сторону машины.
— Никто ее не блеснил, — заключил механик и ушел.
Костнер вопросительно посмотрел на администратора.
— Он имел в виду не острожил. Блеснить — это тс же самое. Попадаются ребята, которые пропихивают в это отверстие кусочек пластика или проволочки, те и заклинивают машину. Никто не думает, что здесь тот самый случай, но, сами понимаете, мы должны убедиться, две косых — выплата большая, а уж дважды... да сами понимаете, я уверен, вы поймете. Если бы кто-то заделал это бумерангом...
Костнер вопросительно поднял бровь.
— Ну да, бумеранг — еще один способ острожить машину. Но нам-то всего и нужна была пустяковая проверка, теперь все довольны, и если вы подойдете со мной к кассиру казино...
И снова Костнеру выплатили выигрыш.
Потом он вернулся к автомату и долго стоял перед ним, просто разглядывал. Девицы-менялы, сменившиеся крупье, чинные старушки в рабочих холщовых рукавицах — чтоб не натереть мозолей, дергая рукоятку автомата, служитель мужского туалета, выбравшийся на боевые позиции, дабы больше заработать на сувенирных спичках, туристы в цветастой одежде, праздношатающиеся зеваки, пьяницы, уборщики, помощники официантов, игроки с глазами, как яйца-пашот [47] , не смыкавшимися ночь напролет, девушки из шоу с объемистыми бюстами и миниатюрными пожилыми содержателями — все они гадали про себя, что же творится с этим измочаленным бродягой, уставившимся на долларовый автомат. Он не двигался, просто не сводил глаз с машины... и они гадали.
47
Сваренные без скорлупы.