Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики
Шрифт:
Гонг больше не звучал у него в голове; неумолчный шум казино, шелест купюр, бормотанье игроков, выкрики крупье, объявляющих игры, — все ушло, он был объят тишиной.
И связан с кем-то другим — с кем-то, кто не здесь, — с голубыми глазами.
Это длилось мгновение, оно прошло, и снова Костнер оказался один. Будто разжалась сжимавшая его громадная рука; у него перехватило дыхание, он пошатнулся, но от автомата не отошел.
— С тобой все в порядке, приятель?
Кто-то поддержал его за плечо. Где-то наверху не смолкал гонг, а Костнер все не мог перевести дух после только что предпринятого путешествия. Он не без труда сфокусировал зрение и обнаружил, что стоит, уставившись на коренастого служителя, который дежурил, когда он, Костнер, играл в блекджек.
— Да... все отлично... — попытался улыбнуться он в ответ.
— Похоже, ты добрался до главного выигрыша, приятель, — в жесткой усмешке служителя не было ни капли радости — просто сокращение мышц, вызванное условным рефлексом.
— Да... все отлично... — опять попытался улыбнуться в ответ Костнер.
Он все еще трясся, он был пропитан захватившим его электричеством.
— Дай-ка я проверю, — сказал механик, обошел Костнера и посмотрел на окошки автомата. — Что ж, три выигрышных полоски, все в порядке. Выигрыш твой.
Только теперь до Костнера дошло. Две тысячи долларов. Он перевел взгляд на автомат и увидел...
Все полоски были с надписью «выигрыш». Никаких голубых глаз, именно те слова, что означают деньги. Костнер как безумный озирался — с ума он сошел, что ли: откуда-то, не из зала казино, до него доносился звенящий, как колокольчик, серебристый смех.
Он выгреб двадцать серебряных долларов, смотритель бросил в Большой еще кругляш, сбив выигрышное сочетание полосок, и повел Костнера в глубь казино, по дороге тихо и весьма любезно с ним беседуя. У окошка кассы служитель кивнул человеку с усталым лицом, изучавшему громадный скоросшиватель с подшивкой таблиц кредитных ставок.
— Барни, главный на Большом, счетчик пять-ноль-ноль-один-пять, — он ухмыльнулся Костнеру, тот попытался улыбнуться в ответ — трудно, все еще не пришел в себя.
Кассир проверил по журналу выдач правильность подлежащей выплате суммы и перегнулся над полкой к Костнеру:
— Вам чеком или наличными, сэр?
Костнер почувствовал — вкус к жизни возвращается:
— А разве чек казино достаточно надежен?
Все трое рассмеялись шутке.
— Тогда чеком.
Чек был выписан; глухо застучала банковская машинка, печатая: «Две тысячи...»
— Двадцать серебряных долларов — подарок казино, — сказал кассир, подвигая чек к Костнеру.
Тот взял его, рассмотрел — все равно верилось с трудом. Две косых, снова на коне.
На обратном пути через зал коренастый служитель любезно поинтересовался: «Ну и что же вы собираетесь с ними делать?» Костнер на минуту задумался. В сущности, никаких планов у него не было. И вдруг неожиданно осознал: «Собираюсь снова сыграть на том автомате». Служитель улыбнулся: вот уж лох прирожденный.
Сначала скормит Большому двадцать этих серебряных долларов, а там пустится во все тяжкие — блекджек, рулетка, фаро, баккара... и за пару часов вернет два куска заведению. Иначе не бывало.
Проводил Костнера до того же автомата, постучал по плечу: «Удачи без счета, приятель!»
Стоило ему повернуться, Костнер бросил в автомат серебряный доллар и дернул рукоятку.
Служитель не отошел и на пять шагов, а он уже слышал непередаваемый звон останавливающихся барабанов, лязганье символического выигрыша, двадцати серебряных долларов, и этот проклятый гонг, уплывающий из сознания.
Она знала, что этот сукин сын Нунцио — извращенная свинья, разврат ходячий, куча дерьма с ног до головы, урод какой-то в нейлоновом исподнем. Немного было игр, в которые Мегги не доводилось играть, но то, на что закидывался этот сицилийский де Сад, было отъявленной мерзостью.
Она чуть в обморок не свалилась, когда он такое предложил. Ее сердце — а специалист из Беверли Хиллз настоятельно советовал его не перенапрягать — безумно забилось. «Свинья ты! — завопила она. — Развратная, поганая, уродливая свинья, и всё!» Она соскочила с кровати и стала судорожно одеваться. Не нашла браслета, и черт с ним, натянула невзрачный свитер на плоскую грудь, еще красную от бесчисленных покусываний Нунцио.
Он сидел в постели, жалобный на вид мозгляк с седыми висками и лысой макушкой, и чуть не плакал. Он, и верно, был «porcine» [Свинья (итал.).], поделом она его свиньей обозвала, а вот перед ней беспомощен. Эту девку он не просто содержал, он влюблен был в эту шлюху. Такое случилось со свиньей Нунцио впервые, и он был беспомощен. Будь дело у него, в Детройте, и имей он его с обычной дешевкой, потаскухой, за ним бы не заржавело, живо слез бы с двуспальной кровати и разделал бы ее под орех, живого места бы не оставил. Но эта Мегги, она его узлом завязала. Ну да, он предложил... чем бы им заняться... это потому что она так его завела. А она как с цепи сорвалась. И чего такого уж странного он предложил?!
— Детка, д`вай поговорьим... Мегги...
— Свинья ты мерзкая, Нунцио! Дай денег — я спускаюсь в казино и до конца дня видеть тебя, мерзкую свинью, не желаю, заруби себе на носу!
Она обшарила его бумажник и брюки и забрала восемьсот шестнадцать долларов, а он только наблюдал. Он перед ней был беспомощен. Поднабралась она чего-то в другом мире, о котором Нунцио всего и знал, что тот «классный», — и могла крутить Нунцио как хотела.
Генетическая причуда Мегги, голубоглазый манекен Мегги, крошка Мегги Денежные Глазки, наполовину чероки, наполовину — сборная солянка, свои уроки она выучила назубок. Она была эталоном шикарной девчонки.
— До конца дня тебя нет, понял? — она захлопнула перед Нунцио дверь и спустилась, разъяренная, к игре и смятению — и все думала о собственной жизни.
Шла, а мужчины провожали ее взглядами. Она выглядела вызывающе, несла себя, как знаменщик знамя, подавала, как призовая сука на судейском ринге. Рожденная для небес. Поддельная и желанная диковинка.