Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики
Шрифт:
Вот уже много лет любопытство подталкивало его исследовать все уголки огромного замка, бесконечную череду его пыльных комнат и залов, и в конце концов он нашел не меньше дюжины способов выбраться отсюда, избегая лестниц и оставаясь незамеченным. Пришло время воспользоваться своими познаниями. Поэтому в конце длинного раздваивающегося: коридора он не повернул ни направо, на северную лестницу, ни налево — к южной, по которым можно было бы долго-долго спускаться вниз, спотыкаясь на покосившихся, изъеденных червями ступенях, а, ухватившись за обрывок веревки, привязанный к раме крохотного оконца высоко над головой, подтянулся на руках и влез на выступ
Перед ним открылся длинный чердак, балки которого нависли столь низко, что по нему не то что выпрямившись, но и согнувшись было не пройти. Оставалось только пробираться ползком. Дело это было непростое, так как чердак казался бесконечным, но у Мальчика был длительный опыт, приобретенный за многие дни исследований замка.
В противоположном конце чердака он уже давно обнаружил потайной люк, пробравшись через который надо было спрыгнуть вниз на растянутое наподобие гамака одеяло, чуть-чуть не достававшее до пола.
В несколько секунд он пробрался через люк и спрыгнул с одеяла на пол, как заправский акробат. Когда-то за этой комнатой следили — здесь и теперь осталось нечто от былой изысканности, но все в ней уже дышало забвением и мрачностью.
Если бы не распахнутое в ночь окно, делавшее абсолютную темноту комнаты не такой непроглядной, Мальчик не смог бы разглядеть даже своих рук в нескольких дюймах от глаз.
Пробравшись к этому темно-серому прямоугольнику, он быстро вылез через подоконник на улицу и, ухватившись за свисавший из окна канат, начал спуск в никуда.
Очень не скоро он добрался до другого окошка в толстенной стене и, протиснувшись в него, оказался на лестнице, спускаясь по которой пролет за пролетом он в конце концов очутился в заброшенном зале.
Его появление потревожило сотни крыс, с писком и шорохом бросившихся к своим норам.
Пол в этом когда-то парадном зале уже не был полом в истинном смысле слова, ибо роскошный паркет давно сгнил, все вокруг буйно заросло какими-то блеклыми травами, а проглядывавшая из-под них земля была покрыта множеством холмиков, нарытых кротами, так что все, вместе взятое, напоминало заброшенное кладбище.
Несколько мгновений, сам не зная зачем, он стоял неподвижно и прислушивался. Это было не то место, где хотелось бегать. В окружавшем его запустении и безмолвии присутствовала какая-то смутная тень былого величия, заставлявшая замедлять шаги.
Когда он остановился, вокруг осталась лишь тишина, но постепенно, как будто из другого мира, его слуха достигли далекие голоса детей, столь тихие, что сначала он принял их за жужжание какого-то насекомого.
Он повернул налево, где когда-то была дверь, и в конце длинного коридора увидел крошечный квадрат света размером с ноготь. В этом коридоре его захватило совсем другое чувство — радостное безумие свободного полета покинуло его, теперь он шел крадучись. Потому что в конце коридора был свет. Тусклый красный свет, наводивший на мысли о закате. Он не знал, что это могло быть. Ведь солнце давно село.
До него вновь донеслись голоса, на этот раз громче, хотя слов по-прежнему нельзя было разобрать. И тут он понял.
В замке перекликались дети. Это была их ночь — ночь, заполненная светом факелов. Чем ближе подходил Мальчик, тем их голоса становились громче, и вот он увидел их в дверном проеме: дикая орда маленьких бесенят затопила все вокруг, и ему ничего не стоило незамеченным присоединиться к ним. В наполненной голосами ночи тускло горели факелы, и их дымные отблески отражались на потных
К этому времени он удалился от замка на несколько миль, и местность вокруг была ему совсем незнакома. Незнакома, но узнаваема уголком сознания по так опостылевшим ему камням и металлу тянущихся вдоль переулка оград.
Он шел и шел вперед, схватывая краем глаза полузнакомые, полузабытые очертания и формы, останавливавшие на себе взгляд своей необычностью: то пятно на дороге в виде трехпалой лапы, то закрученная в спираль ветка над головой, пока все это не отдалилось от него в небытие и он не остался в полном одиночестве, и не было больше следа или знака, которые могли бы указать ему путь.
Охваченный холодной волной страха, он бросился бежать, но отсвет его факела выхватывал из мрака только обрывки паутины и неподвижных ящериц, застывших на увитых плющом каменных уступах. Не было вокруг ни души, и мертвую тишину нарушали только звуки редких капель да шелест плюща.
Мальчик все время помнил — очутился он здесь потому, что ему опостылело быть узником в собственном замке, пленником бесконечных торжеств, помнил свой гнев и решимость преступить священные законы своего рода и своего королевства… и бессильно топнул ногой. Потому что уже страшился того, что сделал, страшился ночи. И опять он пустился бежать, его шаги гулко отдавались в камне, пока не заглохли на глинистой земле небольшой долины с редкими деревьями, раскинувшими ветви словно в отчаянии. Из-за туч выглянула луна, и Мальчик увидел, что прямо перед ним течет река.
Река. Но какая! Около его замка тоже протекала река, но эта была совсем иной — широкий неторопливый поток без единого деревца по берегам, вяло несущий свои воды, освещаемые угрюмой луной.
Мальчик стоял, разглядывая реку, и вдруг почувствовал за спиной приближение чего-то темного. Он обернулся и увидел псов.
Явившись словно из ниоткуда, они стояли за его спиной сплошной массой. Никогда в своей жизни Мальчик не видел столько их сразу. Конечно, ему случалось встречать в замке бродячих собак, с оскаленными клыками пробиравшихся вдоль стен, — он помнил какие-то смутные тени, изредка поднимавшийся лай, визг и драки. Но эти псы были не такими. Они казались порождением дня и ночи, спокойные, уверенные, с высоко поднятыми хищными длинными мордами, пришедшие из другого, незнакомого мира, где обитали в покинутых домах и заброшенных монастырях, и было их так много, что они покрывали землю, как опавшие листья.
Их вызвала из небытия ущербная луна. Влекомые ею к реке, они и его принуждали идти туда же.
Все в них дышало свирепостью. И хотя ни один из них даже не коснулся Мальчика, ему пришлось дюйм за дюймом отступать к берегу, где дожидалась его утлая лодчонка. Теснимый псами, он забрался в нее, трясущимися руками отвязал цепь и, оттолкнувшись шестом, предоставил суденышко воле волн. Но псы не оставили его в покое. Тут же очутившись в реке, они окружили его лодку, и скоро на освещенных луной волнах качалась целая флотилия — собачьи головы с навостренными ушами и белыми ножами клыков. Но самым страшным казались их глаза — мерцающие, ядовито-желтые без оттенков и, если цвет возможно выразить в моральных категориях, неискоренимо грешные.