Багряный декаданс
Шрифт:
— Ты сам меня сюда привел! — напомнила я.
— Да, чтобы ты увидела, — не стал отрицать парень.
— Что?
— Что в жизни Сатуса есть и другие женщины, — закончил демон уже без веселья. Наоборот, он был серьезен, как никогда. — И будут. Всегда.
— Как будто вы все не такие же, — с обидой поморщилась я, наблюдая, как некромантка, окутанная изумрудным свечением посылает Сатусу улыбки. И каждая следующая была откровеннее и провокационнее предыдущей.
— Возможно, — допустил парень, — на между принцем и нами, остальными демонами, большая разница.
— Какая же? — продолжила гримасничать я.
— Он не умеет любить. Просто не знает, как это. Наверное, потому что он вообще не знает, что такое любовь. Его этому не научили.
И будто бы в подтверждение моих слов девушка в фиолетовом наряде перестала улыбаться. А без улыбки её лицо приобрело ультимативно-угрожающее выражение, а глаза заметали шаровые молнии.
— Я тебе всё сказал, — донеслось до нас твердое заявление Сатуса.
— Ты — мерзавец! — прошипела девушка в ответ, стискивая тонкие, унизанные кольцами, пальцы в кулаки.
А я испытала прилив радости от того, что в её руках не было ничего тяжелого, потому что если бы было, то оно точно полетело бы демону в голову.
— Я тоже был счастлив тебя знать, Бриэль, — хмыкнул Тай намеренно уничижительным тоном, таким, что у меня аж сердце сжалось. Захотелось убежать, спрятаться, лишь бы не слышать, как он вот так вот произносит чье-то имя. Пусть даже не мое, путь даже обращается не ко мне, но это было как медленно вводить под ноготь иголку.
— Думаешь, я отпущу тебя вот так? — сморщив красивый, чуть вздернутый носик, с вызовом спросила та, которую демон назвал Бриэль.
— А у тебя есть выбор? — равнодушно, будто отмахиваясь от назойливой мухи, бросил Сатус.
— Почему? Неужели я недостаточно хороша для тебя? — истерично выкрикнула Бриэль, окончательно теряя самообладание.
— Просто не вижу больше смысла тратить на тебя время, — заключил демон, и развернулся, чтобы уйти.
Кан отреагировал мгновенно, крутанув меня на месте и оттолкнув вглубь спальни. Когда Сатус вернулся, я полулежала на кровати, глупо моргая и пытаясь понять, что произошло, а Ферай с самым невинным видом подпирал стенку.
— Как побеседовали? — встретил он Сатуса.
И был удостоен холодного:
— Не твое дело.
Тай хотел еще что-то добавить к уже сказанному, но ему помешал лихорадочный стук. С этим мелким и быстрым звуком забились о деревянный настил пола ножки стула, на котором сидела мадам Мелинда.
Бледная, будто присыпанная мукой колдунья сотрясалась всем телом, словно кто-то невидимый схватил её сзади за плечи и с силой затряс. Глаза женщины запали, зрачки расширились настолько, что вытеснили радужку, и метались из стороны в сторону.
— БДГ, — невпопад произнесла я.
— Изобретаешь новые заклятия? — попытался пошутить Кан. — Не рановато ли? Попытайся сперва хотя бы с собственным духом-хранителем справиться. Этот пушистый из тебя веревки вьет.
— БДГ — быстрое движение глаз, — но про Сократа было весьма метко. — Так глаза себя ведут, когда мы засыпаем, — покосилась на рослых демонов, каждый из которых умел отращивать рога и крылья, и дышать огнем из зубастой пасти, и торопливо поправилась: — Ну, у некоторых из нас. Тех, кто имеет отношение к людям.
— Она явно не засыпает, — без особой заинтересованности отметил Сатус. — Выглядит так, как будто…
— …как будто сейчас умрет! — выкрикнула я, когда голова мадам Мелинды запрокинулась назад в очень неестественной позе, а тело забилось в крупной дрожи под нарастающее тарахтение. — Что ты с ней сделал?
Сатус небрежно отмахнулся.
— Ничего, — но я не поверила. — Ничего я не делал! Чтобы с ней не происходило — это не моя вина!
И я бы продолжила настаивать на своем, если бы не увидела кольцо. Светлый камень в непримечательной потускневший от времени оправе начал наливаться бордо-кровавым, клубы которого поглощали желтый цвет, вытесняли собой этот солнечный оттенок, съедая его.
Я среагировала быстрее, чем догадка успела окончательно сформироваться в голове, действуя практически на рефлексах. Видимо, правы были демоны, когда говорили, что инстинкты во мне сильнее ума.
Подскочив к мадам Мелинде, я схватила жилистую руку, кожа на которой была такой тонкой, что видно было голубоватую сетку вен и сосудов, и сдернула с пальца кольцо, инстинктивно сжав его в кулаке.
Тьма обрушилась внезапно, лишь высокий птичий вскрик, наполненный отчаянием, пронзил слух.
Я сидела за столом на кухне, от родного вида которой растревожилось сердце, угодившее в жесткую хватку беспощадной руки. Я наизусть знала здесь каждую мелочь, каждая даже самая несущественная деталь казалась щемяще-родной.
Глаза скользили вокруг, непроизвольно наполняясь слезами.
Вот старые полароидные снимки, прикрепленные на холодильник дешевыми магнитами, которые зачем-то собирал отец. На стене — простенький рисунок. Черный аист на длинных тонких изящных ногах широко расправил крылья над гнездом с птенцами. За птицей виднеется чистый пруд, цветочный луг, летнее небо и желтые соломенные крыши сельских деревенских изб с вертикальными черточками дымоходных труб. Мирный тихий пейзаж, который отец когда-то повесил на гвоздик, потому что считал его умиротворяющим.
Вот стол, застеленный льняной скатертью, вышитой бабушкой. Скатерти всегда казались мне прошлым веком, чем-то совершенно ненужным, но конкретно эта была творением бабушкиных рук, а потому я молчала. Кроме того, мне нравились крупные ирисы, рассыпание по краю бежевой ткани, нравилось трогать пальцами ровные стежки гладью и разглядывать насыщенные желто-синие лепестки. Казалось бы, со временем, после многоразовых стирок цвет должен был поблекнуть, потерять сочность, но нет, ирисы оставались такими же, как и в тот день, когда бабушка впервые покрыла скатертью стол.