Баконя фра Брне
Шрифт:
— А по фамилии?
— Прокаса! Грго Прокаса, знаешь, из Зеленграда…
— Не хватает нам еще и такой скотины в хозяйстве! — бросает по-итальянски фра Кузнечный Мех.
— А почему бы нет? — заметил Сердар. — Конечно, он простофиля, да нам-то что? Такие как раз работать горазды.
Квашня и настоятель были того же мнения. Покуда они «лопотали» по-итальянски, буковчанин глядел на них с таким дурацким видом, что послушники просто надрывались от хохота.
— А могу ли я, так сказать, прощенья просим, войти в церковь, как говорится, богу помолиться? — спросил Грго.
— Погоди, сейчас
— Я, что ли? Мне, отче, дашь опанки и рубаху дашь, и харч мне дашь, а денег, как говорится, столько положишь, сколько заслужу. Об одном прощу: пусти меня в церковь.
— Ступай помолись богу, как правоверный католик, на денек-два тебя примем и поглядим, подойдешь ли. Ну, иди, иди!
Фратеры пошли пить кофе, а послушники повели Грго в церковь.
Едва переступив порог, он разинул широко рот, упал ниц и, распластавшись во всю длину, облобызал каменный пол. Послушники громко смеялись. Грго спросил их, где находится святой Франциск. Они повели его к главному алтарю. Грго стал усердно отбивать поклоны и что есть мочи бить себя в грудь…
За эти несколько дней искуса буковчанин сумел угодить фратерам. Несмотря на придурковатость, с лошадьми он обращался умело.
Прозвали его «Жбаном» из-за большой головы, так прямо в глаза и говорили, и он нисколько не обижался. Послушникам и слугам он служил мишенью для насмешек. При первой же возможности, собравшись вокруг Жбана, они принимались над ним потешаться. Больше всего было смеху, когда ему рассказали, что их дьякон обратился в упыря! И, надрываясь от хохота над чрезмерным страхом Жбана, каждый мало-помалу освобождался от собственного.
Как только Жбан заканчивал работу на конюшне, Треска или Корешок наперебой тащили его к себе: то раздувать мех, или бить тяжелым молотом в кузнице, или таскать на спине мешки с углем; то засыпать мельничные ковши, или собирать муку, или лезть в воду, когда что-нибудь застревало между лопастями, или когда вода затягивала водоливный щит, или засорялся отводной канал. Когда в монастырь приезжали заречные молоть муку или ковать лошадей, Жбан помогал им тоже. Они же вовсю глумились над глупым буковчанином, но тем не менее давали ему кто табаку, кто кусок сала, кто мелкую монету.
Однако, когда вздулась река и заречные не могли добраться до острова, Жбану пришлось работать без подношений. Треска каждый вечер ставил верши и платил чабанам за то, что они на заре вынимали их. Это стало сейчас обязанностью Жбана; когда попадались угри, то и на его долю кое-что перепадало, но форели он так никогда и не попробовал. А между тем Треска брал с фратеров хорошие деньги за рыбу! Когда Жбан не был нужен ни мельнику, ни кузнецу, его звали к себе паромщики тащить паром, сами же они сидели сложа руки, посмеиваясь да покуривая. Непрестанно нуждались в нем Навозник и послушники, а по вечерам скотник. Самое удивительное было то, что, как ему ни досаждали, как
Однажды с вечера ярко засветил месяц, можно сказать, совсем по-весеннему! Отцы посидели в старой монастырской кухне и отправились на покой. Кот, Буян и Лис, окружив Баконю, следовали за фратерами и что-то нашептывали ему. Баконя, видимо, колебался, не зная, соглашаться ему или нет. Но когда Лис презрительно скривил губы, Баконя протянул руку и обменялся рукопожатиями с ним, с Котом и с Буяном, затем, нагнав дядю, распахнул перед ним дверь в келью.
— Та-а-ак! Уф! Разморило меня у очага, засну как убитый. Доброй ночи всем! — сказал фра Брне.
— Доброй ночи! Доброй ночи! — посыпалось со всех сторон.
Восемь дверей затворились изнутри, загремели засовы, и наступила тишина.
Месяц стоял уже высоко, когда Лис притворил дверь своей кельи и на цыпочках, сжимая в руке башмаки, прокрался в галерею. Из другой кельи выскользнул Кот, тоже босиком, и, подав знак рукой Лису, направился к нему. Не успели они сойтись, как появился и Буян.
— Скотина! Чертов Космач! Если не выйдет, боюсь, как бы он нас не выдал!
— Нет! Он не из таких! — заметил Кот. — Подождем еще немного.
— Пойдем к его келье, в случае чего я кашляну! — сказал Буян.
Все трое, с башмаками в руках, двинулись вокруг галереи.
Ждали долго, но вот скрипнул засов, дверь медленно отворилась, и высунулась голова Бакони.
— Не бойся!.. Выходи!.. Сам знаешь, что, как заснет, его и пушками не разбудишь! — ободряли его товарищи.
— Ох, господи! — шептал Баконя, но все же спустился за ними по ступенькам во двор.
Буян и Кот подбежали к стоявшей у погреба деревянной лестнице, перенесли и приставили ее к кладбищенской стене, которая тянулась аршин на десять от церкви к кухне. Шедший впереди Лис хотел уж было подняться по лестнице, но Буян остановил товарища:
— А где это?.. Знаешь? — И, подняв к губам руку, он сделал вид, что пьет.
Лис рысью кинулся к погребу, а Буян взбежал как белка вверх по лестнице, оседлал стену и стал обуваться. За ним взобрался Кот, потом Баконя. Усевшись верхом на стене, они дождались Лиса, который нес что-то на плече. Лестницу перетащили на другую сторону стены, уперли в могилу фра Фелициана Фелициановича и на мгновение застыли, оглядывая освещенные месяцем белые надгробные плиты, невольно скрестив взгляды на свежей могиле в конце третьего ряда.
— Бедный мой, славный Иннокентий! — прошептал Лис, крестясь. — Да простит тебя господь, ведь ты тоже не раз сюда забирался!.. Прочтем хотя бы «Богородицу» за упокой его души!
Друзья спустились, шепча молитву, положили лестницу на могилу Фелициана и покинули кладбище.
— Сначала передохнем! — сказал Лис, когда они вышли на выгон перед новой кухней.
— А ты, Баконя, запомни: мы проделывали это еще до смерти Дышла, как только река, бывало, поднимется и на мельнице нет заречных… Началось это у нас… помнится, еще в ту зиму, когда нанялся Степан…