Баланс столетия
Шрифт:
Лучший экспозиционер Советского Союза, эстонский живописец Андо Кескюлла был неизменным сторонником «Новой реальности». «Вы что, с ним говорили?» — «Конечно. Раз есть приказ и ассигнования». — «Но, к вашему сведению, председатель Союза советских художников — сам Андрей Васнецов с подобной выставкой не согласен. Вы должны найти с ним компромиссное решение. Он хочет (вместе со своими товарищами) поделить экспозиционную площадь с „Новой реальностью“».
Через минуту я открывала дверь приемной министра: помощник министра скрылся в кабинете шефа. Я не успела сесть: «У вас нет оснований волноваться: все будет выполнено согласно приказу».
В продолжении разговора с Генрихом Поповым действительно не было нужды. Он сделал все, чтобы сорвать сроки. В марте 1990-го, как было намечено, выставка не состоялась. Теперь речь шла о второй половине года. Следующий мой визит — на Старую площадь. Помощник Михаила Горбачева по культуре Виталий Гусенков: «Спасибо, что пришли». Несколько телефонных звонков: «Больше осечек не будет».
NB
Из методической разработки
«Впервые оглядывая от порога безбрежное пространство выставки (автор проекта А. Кескюлла) под названием „Новая реальность“, мы невольно ищем, на чем остановиться, в каком направлении идти? Справа, в полумраке, две стены: сварная, свинченная из листов, со ржавчиной стальная, железная, и другая — полупрозрачная, из промышленных стеклоблоков. Далее — неоновая надпись „Э. Белютин“.
Стены — как наглядные пособия. Не „гнилая: ткни — развалится“, а как недавно еще казалось — на веки вечные, дабы сохранить нашего советского нового человека от зловредной бациллы свободы. Не все окриком и пыткою, но и ложью, и лестью, и подкупом. А что может один человек (и даже несколько) против чудовищной мощи государства? К стыду нашему призыв: „Не высовывайся“ для абсолютного большинства образованной публики оставался на протяжении десятилетий „руководством к действию“. Но были, кто „высовывались“.
А справа надпись „Хрущев и Манеж“, надпись (и картины, и фотографии), напоминающая о историческом событии 28-летней давности: посещении Хрущевым выставки в Манеже.
Советская цивилизация существует очень давно. На эти несчастные десятилетия столько пришлось всякого, что впору другим столетиям. Третий раз на наших глазах происходит то, что прежде называли НЭПом, „оттепелью“, а теперь зовут „перестройкой“. Коммунистический порядок после поры беспощадного и безмерного ужаса (террора) в борьбе за создание нового человека как бы добреет, расслабляется (ведь и в природе бывают приливы и отливы), меняет методы. В это время особое внимание партия уделяет не только солдату, пытальщику и палачу, но и „инженерам человеческих душ“ (в общем тем, кто, держась за свои чистоплюйские принципы, за свою „неповторимую личность“, более всего мешает созданию нового человека), всяческой, особенно творческой, интеллигенции. Художника пытаются сделать пешкой в политической игре.
У первой Манежной выставки есть предыстория, неотъемлемо связанная с главным героем нашего рассказа — Элием Белютиным. Как известно, „рожденные в годы глухие, пути не помнят своего“. Это с горечью могут повторить многие из нас, большинство. Путь назад, от советской школы к навсегда утраченному старому миру (т. е. всемирной культуре), тяжел и болезнен. Другое дело, когда семья является воплощением преемственности духовного поиска, единственным островком потонувшей цивилизации среди бушующего моря варварства. Такова была семья Белютина…
И все же первые, можно сказать, юношеские работы Белютина поражают. Откуда это? Дикий, невероятный контраст к общему фону советского искусства тех лет. Как будто не существует культурной пропасти 1930-х годов, социалистического реализма и т. п. Белютин собой восстанавливает связь времен от Серебряного века русской культуры ко второй половине века, послевоенным десятилетиям. И все же это ни на кого не похоже. Вообще, эти экспрессивные, полуабстрактные картины довольно резко выпадают из русской художественной традиции. Они напоминают скорее картины немецких экспрессионистов начала века. Но ни о каких заимствованиях не может идти и речи. Это совпадение на уровне „стиля эпохи“.
Белютин не только блистательный живописец, но и прирожденный идеолог. Впрочем, это слово слишком мало выражает. Скорее Учитель, Наставник, Мастер, как в стародавние времена. Белютин не только сам противостоит тоталитарной культуре, он активно формирует вокруг себя альтернативную контркультуру, своеобразное искусство „сопротивления“. И тем самым, по молодости, вероятно неосознанно, готовит свое столкновение с могучим Молохом рабоче-крестьянского государства. Далее в жизни — творчество, педагогика, гонения неотделимы…
Только в наши дни опала была снята. Итог противостояния неутешителен для государства: искусство Студии явно пережило тоталитарную диктатуру. Белютинцам с завидной последовательностью удалось отстоять свою линию. Они не стали пешками в политической игре, не купили ценой свободы места в советском официальном искусстве, но они с одинаковой тщательностью избегали противоположной участи. Они никогда не подогревали интерес к своему искусству в свободном мире за счет политических заявлений, демонстраций, пресс-конференций и т. п. Свое изгнание из художественной жизни они переносили со спокойным достоинством. Нынешнее признание они заслужили.
Выставка произведений художников Студии Элия Белютина в декабре 1990-го — январе 1991 г. в Центральном выставочном зале несомненно является огромным событием в художественной жизни Москвы и России».
В 35-летнюю годовщину манежных событий газета «Комсомольская правда» впервые дала точное определение тому, что происходило в декабре 1962-го: Хрущев столкнулся с «бунтом интеллигенции». В 1990-м выставку «От Манежа до Манежа» назвали «взрывом раскрепощения». В канву повседневной действительности, очень неустроенной, неопределенной, лишенной для каждого отдельного человека конкретной цели, черты нового вплетались почти незаметно. И все же по сравнению с коммунистическим режимом эта действительность обладала предпосылками для внутреннего раскрепощения. Но как показала жизнь, слишком многие от этого отшатывались, ставя выше всяких поисков и обретений проверенные временем привычки, представления, нормы общения с государством и властью.
И тем не менее время очередной раз доказало: ни за какой Берлинской стеной или «железным занавесом» нельзя быть изолированным от своих современников, нельзя иначе воспринимать мир, человечество и происходящие в них перемены. Мельчайшие слагаемые происходивших в Советском Союзе перемен на выставке развернулись огромной и цельной панорамой. Симфоническая и инструментальная музыка в исполнении молодых, новый музыкальный театр, театр пластической драмы, современная опера и современный балет составили культурную программу сорока пяти ежевечерних концертов на специально устроенной сцене, среди грандиозных живописных полотен.
Звучали произведения А. Шнитке, С. Губайдулиной, Е. Фирсовой, Е. Шутя, Ю. Каспарова, Д. Шостаковича, О. Мессиана, К. Дебюсси, С. Прокофьева, В. Мартынова, Ф. Пуленка, А. Копленда, Ч. Айвза, С. Франка, П. Хиндемита. Концертные программы не повторялись — у блестящих консерваторских исполнителей накопилось слишком много невостребованных работ.
В создании выставки наряду с Министерством культуры участвовали Советский фонд культуры, Комитет защиты мира, Международная ассоциация творческой интеллигенции «Мир культуры» (но не Союз художников!).
NB
Из выступления на открытии выставки президента «Мира культуры» писателя Николая Самвеляна.
«Уму непостижимо — в это трудно поверить, — но ведь именно Максим Горький решился произнести буквально следующее: „Деревенский житель — особь, по преимуществу зоологическая… народа — нет, есть только классы…“ Вы, Элий Михайлович, эти слова, конечно, помните. Много бед такое мышление принесло всем нам. И удивительные, непостижимые дела творились в самой середине столетней Русской революции, начавшейся в 1855 году (после поражения Российской империи в Крымской войне) и закончившейся, наверное, в начале 60-х годов нашего столетия, а может быть, продолжающейся и по сей день. Наконец, как же забыть, что мы — единственный в истории случай, когда не столько народ, в ходе естественного развития своего, сформировал государство, а, напротив, государство почти тысячу лет пыталось сформировать нужный его идее народ. И совершенно естественно, что Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Толстой, Даргомыжский, Мусоргский, Чехов, Кандинский, Набоков, Платонов, Бунин, Булгаков, Солженицын, Белютин — это ведь извечная русская альтернатива. Чему? Наверное, все тому же государству, которое от времен давних так усердно пытается отлить по форме „нужный“ ему народ.
Можно не сомневаться в том, что возникнет своеобразная антология русской альтернативной художественной мысли. И одним из самых блестящих томов, будем думать, станет том, посвященный Элию Белютину. Еще раз поздравляем и гордимся Вами, Элий Михайлович!»
В дальнейшей судьбе выставки наметились два варианта. Первый, широко разглашенный телевидением, — предложение американских дилеров о приобретении всей экспозиции и, как условие, вместе с содержимым абрамцевских запасников. То есть, по словам Пола Картера, «переселение» «Новой реальности» в Соединенные Штаты. Профессор был поражен и тем, что движение продолжало существовать после манежного погрома и что получило такое развитие. «Самое большое чудо, — сказал он Белютину, — что я смог снова увидеть тебя! Вас надо показать во всех университетских центрах Америки. Мы готовимся к этому».
Другой вариант — сохранение выставки как музея современной живописи. В этом случае участники экспозиции готовы были подарить свои работы государству.
Но, как всегда, в судьбу культуры вмешалась политика. На смену еще не пережитым событиям в Карабахе, резко подорвавшим доверие к президенту (телевидение наглядно продемонстрировало его действительное отношение к интеллигенции, возвращение к методу силы, окрика и полнейшее пренебрежение к общественному мнению), приходят кровавые события в Вильнюсе. Назревавшая трагедия супердержавы усиленно провоцировалась ее собственным президентом. И это при том, что Горбачев, по словам близкого к нему Виктора Болдина, понимал, что лишается популярности, и постоянно думал о ее восстановлении. «Борьба за спасение страны давно перешла в борьбу за выживание и популярность Горбачева», — констатировал автор книги «Крушение пьедестала».
11 января 1991 года отряд десантников захватил здание Департамента охраны края Литовской республики. Другое подразделение захватывает Дом печати. Сотрудников расположенных в нем редакций с поднятыми руками заставили покинуть помещения. В городе началась стрельба. В. Ландсбергис звонил по правительственной связи Михаилу Горбачеву, чтобы остановить кровопролитие в Литве, но президент отказался подойти к телефону.
12 января военные взяли под свой контроль телефонный узел Вильнюса. В Кремле под председательством Горбачева прошло заседание Совета Федерации, на котором президент заявил, что необходимо действовать исключительно политическими методами на основе Конституции.
13 января Вильнюсский телецентр был окружен десятью танками. Начался штурм. Передачи литовского телевидения были прерваны. Последние кадры из телестудии запечатлели, как десантники ворвались в помещение. Передачи литовского радио тоже были прерваны. Войска захватили телеграф.
14 января, отвечая на вопросы депутатов в Верховном Совете СССР, министр внутренних дел Б. Пуго сообщил, что взятие под охрану имущества КПСС в Вильнюсе было осуществлено в связи с соответствующим постановлением Совета Министров СССР.