Балансовая служба
Шрифт:
А вдруг колдунья не имела права так поступать.
Это же получается, что она своих на своих же натравила? Но ей-то откуда было знать. Она колдунья, одернул себя Иван Васильевич. Должна знать, что вытворяет. Чай, не первый день в этих сферах вращается. – Я только от ваших хотел избавиться, – заговорил он, глядя на дознавателя, – а что да как – этого я не знаю. Совсем не знаю.
– Суд разберется, – ответил Четвертый, разом утратив интерес к человеку.
– Зачем суд? – заюлил Митрохин. – Может, мы без суда как-нибудь разберемся. А? Ну что мы, в самом деле, ведь два разумных… э-э… существа.
Всегда сможем понять друг друга.
Дознаватель смерил банкира презрительным взглядом и сказал голосом, в котором трудно было уловить хоть какие-то интонации:
– Здесь не первичная реальность. Никакие твои материальные ценности меня не могут заинтересовать, человек. – И обратился к краснорожему монстру:
– Монтгомери, поджарь ему пятки.
Я хочу, чтобы он понял, где оказался.
– Эй, – закричал Митрохин, – не надо!
Здоровяк подхватил его, закинул на плечо и потащил прочь. Дверца открылась перед ним сама по себе. Иван Васильевич успел заметить, что дознаватель поднялся, задумчиво побрел к стене и прошел через нее без видимых усилий.
Краснорожий двинулся вниз по винтовой лестнице, поминутно стукая пленника обо все уступы.
Митрохину пришлось сосредоточиться на том, чтобы не размозжить лоб о каменную кладку. Он крутил головой, чувствуя, как наливается свинцом шея.
Они проследовали заваленным хламом коридором в грязную вонючую комнату, всю поросшую мхом. На сырых стенах ползали мокрицы. Посредине комнаты стоял ржавый металлический стол с зажимами для рук и ног. Джинн действовал деловито. Бухнул банкира на стол, щелкнув замками.
Улыбнулся, глядя на искаженное от ужаса лицо Ивана Васильевича.
– Слышь, ты! – выкрикнул банкир. – Морда!
Ты за это ответишь. Ой-йо-о-о!
Митрохин приподнял голову, наблюдая за чудовищными приготовлениями. Краснорожий развел огонь в настенной нише и принялся раздувать его мехами, положил на угли кусок ржавой железки.
Крякнул с удовольствием и повернулся к банкиру.
– Не надо, – попросил Иван Васильевич, – или я за себя не ручаюсь!
Джинн сдернул с его ног туфли по триста долларов за штуку, между прочим, и швырнул в топку.
Немного поработал мехами, чтобы обувь пленника поскорее занялась голубоватым пламенем. Некоторое время они оба с интересом наблюдали, как горят туфли. Ифрит, присев рядом с нишей на корточки, а Митрохин, оторвав затылок от ржавого стола.
– Не-е-е-ет! – вскричал он.
– О да-а-а, – ответил джинн. Подошел к Ивану Васильевичу и аккуратно снял с его ног носки.
Они последовали за обувью.
Кусок раскаленной железки лег в ладонь краснорожего. Он повернулся к банкиру. Тот отчаянно забился в креплениях, стараясь освободиться.
– Не надо! Пожалуйста, не надо…
Джинн в ответ растянул морду в омерзительную усмешку, хохотнул и собирался уже прижечь Митрохину пятки, когда из стены появился дознаватель. Вошел легко, словно через дверь.
– Не надо! – проговорил он, дождался, пока здоровяк опустит железку, и пояснил:
– Совет не одобрил пытку. До суда этого приказано не трогать… Очень жаль. – Дознаватель посмотрел на Митрохина так, что тот немедленно понял – если бы он оказался в руках Четвертого, то умер бы в страшных муках.
– Да что я тебе такого сделал? – пробормотал Иван Васильевич.
Ответом его не удостоили. Дознаватель махнул рукой краснорожему, и они удалились. Громила некоторое время оглядывался
– Идите, идите! – крикнул он вслед мучителям. – Палачи!
Через несколько часов джинны в свободных, ниспадающих одеждах отстегнули Митрохина от стола и повели куда-то по заваленным всяким хламом коридорам. В представлении Ивана Васильевича именно так должен был выглядеть внутри дом под снос, в котором поселились бомжи. Обитатели сего здания на бомжей не походили, но чудовищная обстановка их, должно быть, устраивала. Ко всему прочему всюду царил отвратительный запах – пахло сероводородом и органическим удобрением. У Митрохина даже возникло такое чувство что воняет здесь все, без исключения, – стены, пол, потолок, а уж от его провожатых разило так, что он извлек из кармана платок и стал дышать через него.
Путешествие начало его порядком утомлять.
Наконец они оказались у старых резных дверей, покрытых облупившейся краской. Из иссохшегося от времени дерева торчали головки ржавых гвоздей.
Один из провожатых открыл дверь, и Иван Васильевич прошел в темную залу.
– Иди вперед, не останавливаясь! – проговорил голос за спиной, и Митрохин пошел. Выставил перед собой ладони для верности и, ощупывая гладкий пол босыми ступнями, шаг за шагом стал продвигаться вперед. Мрак здесь царил такой, что он не мог различить ни одной детали. Зато в тишине отчетливо было слышно, как вместе с ним кто-то двигается, ступает осторожно. У него сложилось ощущение, что комната полна существ, которые могут видеть в темноте. И все они сейчас смотрят на него, следят за тем, как он слепо перемещается, не решаясь даже остановиться.
– Стой! – скомандовал голос. Иван Васильевич остановился. В ту же секунду вспыхнул яркий свет. На Митрохина словно направили прожектор.
Он стоял в центре светового луча. А рядом с ним Щурилась и прикрывала глаза ладошкой какая-то Девушка.
– Эй, – Митрохин тронул ее за руку. Девушка обернулась, и Иван Васильевич с неудовольствием узнал колдунью. Правда, выглядела нахальная пигалица сейчас совсем не так, как прежде. От былой уверенности не осталось и следа. Она вся осунулась, подобралась, и выражение лица у нее было такое, словно ее только что заставили прожевать и проглотить пару лимонов.
– И вы здесь… – пробормотала она. – Ну конечно… Как же иначе? Это же все вы! Все вы!
– Ты в своем репертуаре, козявка, – отмахнулся Митрохин.
Световое пятно вокруг них стало стремительно разрастаться и вскоре захватило все вокруг. При виде открывшейся его взору диковинной картины Иван Васильевич ощутил учащенное сердцебиение и дрожание в конечностях. Они оказались посреди большой округлой залы. В красно-розовый потолок, украшенный фактурной лепниной, упирались массивные колонны. Мифические существа скалились с громадных фресок, занимающих пространство между высокими окнами в ажурных переплетах. Жутковатые твари щерили пасти и грозили когтистыми лапами. Громадное помещение освещалось множеством голубых светильников, расставленных и развешанных буквально всюду. Особенно много их было под потолком. Они болтались на тонких золотистых цепях, стояли на массивных треногах, и в нишах стен, и на полу. И хотя все они горели, неяркий свет, тем не менее режущий глаза, поступал не от них, а неизвестно откуда. Его словно излучали сами стены.