Балаустион
Шрифт:
– О, боги! – он осторожно поглядел вниз. Выложенная плитами дорожка, опоясывавшая дом, смутно серела в двух с половиной – трех десятках локтей внизу. Не особо высоко, но костей бы точно не собрал – вот тебе и почетная гибель. Нет, нужно возвращаться в дом, там он сможет принести хоть какую-то пользу. Решено!
Фасад здания скрылся от его взора. Все еще не смея шевелиться, советник прислушался. Похоже, бой уже переместился на второй этаж – прямо под собой Мелеагр явственно слышал грохот и крики. С другой стороны доносился голос Эпименида – похоже, он перекрикивался с кем-то, взобравшимся на крышу соседнего дома.
– …преступление. Арист, нам нужна помощь! Собирай людей, пошли кого-нибудь из сыновей за стражей.
Сосед что-то отвечал, Мелеагр не расслышал, потому что, перебирая руками, повернулся головой кверху и встал
– Эй, лафиропол, я отправляюсь вниз, – окликнул он Эпименида. – Чувствую – не справятся там без такого храбреца, как я.
– Да хранят тебя боги, – глухо отозвался из темноты хозяин дома.
В тот момент, когда Мелеагр нырнул в душное окно чердака, снизу раздался леденящий душу захлебывающийся визг. Еще одна душа повстречалась с вечно голодной костлявой старухой. Весь в поту, полумертвый от ужаса, советник Мелеагр ступил в круговой коридор второго этажа. Вопреки ожиданиям, он не увидел здесь трагедии последней схватки, агонизирующих тел, торжествующих врагов – вообще ничего и никого. Коридор был пуст, а грохот битвы доносился лишь с первого этажа. Но ведь он только что слышал звуки борьбы и этот жуткий вопль – и исходили они, без сомнения, из гостевого зала, того самого, с большим окном, через которое эфор Фебид тысячелетие назад пытался образумить окруживших особняк злодеев.
Ступая неслышно, как кот, Мелеагр приблизился к гостевой. Напротив, из-за закрытой двери кабинета, доносились истерические рыдания дочки Эпименида. «Досталось девице сегодня», – пожалел ее советник, но остановиться, даже чтобы сказать хоть слово утешения не решился. Добравшись до приоткрытой двери гостевой, он прислушался, но ничего не услышал. Подождав еще два десятка ударов сердца, советник осмелился заглянуть в комнату, освещенную тусклым светом почти догоревшей масляной лампы.
Посреди комнаты, перед завалом, закрывавшим окно, на полу лежали двое мужчин, сцепившихся, словно страстные любовники. Снизу был раб эфора Фебида, явившийся вместе со своим господином. Оцепенелая неподвижность тела, запрокинутая голова в липкой луже, казавшейся черной в неверном свете, убедительно говорили, что этот человек мертв. Тот, что лежал сверху казался живым хотя бы из-за сотрясавшей его крупной дрожи. В спине его, чуть повыше поясницы, зияла кровоточащая рана. За копной спутанных, стелющихся по полу, пропитавшихся чужой кровью каштановых волос советник не видел лица Леонтиска – а раненым был, без сомнения, «спутник»-афинянин. Перед штурмом Пирр Эврипонтид приказал этим двои забаррикадировать окно. Великие боги, что же произошло здесь с тех пор?
Похоже, последнюю мысль советник произнес вслух – Леонтиск вздрогнул и заворочался. Когда афинянин поднял голову, Мелеагр не смог сдержать вопль ужаса и откинулся на косяк. Болезненный блеск глаз, искаженное лицо, рот, перепачканный бурой, стекающей на подбородок кровью – более всего Леонтиск, сын стратега Никомаха походил сейчас на вурдалака, которого застали на месте его жуткого пиршества. Впрочем, Мелеагр быстро взял себя в руки – молодой воин истекал кровью и нуждался в срочной помощи. С трудом разжав синие пальцы мертвеца, железной хваткой вцепившиеся в одежду врага, советник помог афинянину подняться, усадил его на пол, снял с него кожаный белый панцирь и хитон, обильно пропитавшийся кровью по подолу. Мелеагр не был специалистом в ранах, но по его мнению, дырка, оставленная кинжалом в спине молодого воина, не была слишком глубокой и опасной для жизни. Когда она была перевязана полосами из разорванного хитона, Леонтиск наконец вышел из ступора, в котором пребывал. Мотнув подбородком в сторону распростертого на полу тела, афинянин хрипло выдохнул:
– Напал на меня сзади. Видно, хотел впустить «белых» через окно. Спасти свою поганую собачью жизнь.
Заметив, что советник смотрит на него с очевидным испугом, Леонтиск вытер лицо оторванным рукавом, стиснул зубы, чтобы не разрыдаться. Уперся рукой в пол, собираясь встать, но тут его обильно и мучительно вырвало.
Мелеагр,
– Нам нужно идти вниз и закончить жизнь, как подобает мужам, – мягко произнес он.
Афинянин коротко кивнул и, нетвердо ступая, направился к двери. Мелеагр поспешил за ним – навстречу грозному шуму битвы.
Этот шум превратился в грохот, когда он толкнул тяжелую дверь, ведущую на лестницу.
– Великая Афина Меднодомная! – прошептал Леонтиск, окинув взглядом превратившийся в поле битвы продомос.
Леонид, Лих и царевич Пирр сражались как бесы, удерживая главную лестницу, и все же уступили напирающей снизу толпе добрых полтора десятка ступеней. Галиарт и Феникс защищали боковину, где враги старались перебраться через перила. Ступени были покрыты алым – как и сами защитники. Только боевым бешенством можно было объяснить то, что ни один из них еще не упал от потери крови. Среди нападавших тоже было много раненых, и трое корчились на полу, стоная и ругаясь. Четвертый совершенно беззвучно лежал на боку, поджав колени к подбородку. Можно было принять его за спящего – если бы не вытекавшая из-под него густая темная лужа.
В правом углу, хрипя точно два сошедшихся из-за самки зубра, рубились гиганты-гиппагреты. Их одинаковые черные панцири были изрублены чудовищными ударами, и тяжелые лакедемонские махайры продолжали сходиться с душераздирающим скрежетом. Любой из этих ударов мог запросто перерубить пополам лошадь, и походило на то, что номарги сражаются до первого серьезного промаха одного из них. Леонтиску еще не приходилось видеть такого жестокого и пугающего поединка.
И все же эпицентром схватки был бой, кипевший на противоположном конце продомоса, именно он привлекал внимание элименарха Леотихида, метавшегося в такт движениям сражающихся, и кусавшего от волнения тонкие губы, эфора Фебида, побелевшими пальцами судорожно сжимавшего посох, и вообще всех, кто мог позволить себе отвлечься – за исключением, возможно, пары номаргов, следивших за рубкой своих предводителей. Сердце Леонтиска екнуло – прямо под галереей, на которую они с Мелеагром вышли из коридора, Исад Харетид, сын эфора Фебида, бился, защищая лестницу, с лохагами «белых плащей» Полиадом и проклятой амазонкой Арсионой. Более всего это походило на какой-то сумасшедший танец, впрочем, именно «танцем» лакедемоняне зачастую называли воинский поединок.
Описать этот бой словами смог бы разве что какой-нибудь дотошный мастер гопломахии, чей опытный взгляд сумел бы вычленить все фехтовальные приемы и акробатические трюки, слившиеся в тройной смертоносный вихрь. Далекий от ратного искусства человек, увлеченный скоростью и красотой поединка, не смог бы даже понять, на чьей стороне перевес. Однако любой более или менее искушенный воин-практик, к породе которых относился и молодой афинянин, сказал бы, что Исаду конец. До сих пор недавнего номарга спасало только доведенное до потрясающего совершенства фехтовальное мастерство, но и против него стояли великолепные мечники. Арсиона нападала азартно и виртуозно, Полиад молниеносно и холодно, но то, что творил Исад, заставляло усомниться в том – а человек ли он? И все же он был обречен – противники, облаченные в доспехи, могли позволить его мечу коснуться их, его выходной белый хитон исчертила дюжина мокрых красных отметин. Они пришли со свежими силами, он – после боя. Они двигались слаженно, как один организм, били одновременно в разные уровни, проводили сложные удары, каждый из которых он мог бы блокировать своим мечом – но не оба сразу. Скорость, опыт и техника спасали его – но не могли делать этого вечно.
И даже, увы, сколько-то долгое время. В какой-то момент Арсиона связала его меч сложной комбинацией, и в тот же миг Полиад ринулся вперед. Был еще шанс отступить, избежать вражьей стали, но подошва эндромида запнулась о предательски высокую ступеньку, и в последний миг, каким-то чудом на волос отбив спату Паллады в сторону, Исад, уже опаздывая, направил клинок в лицо Красавчику с единственной надеждой заставить его испугаться и отступить.
Полиад не отступил. Лишь дернув головой, когда лезвие меча вспороло его скулу, он обрушил тяжелый удар на руку, державшую этот меч. Хрустнула перебитая кость, и великая махайра Исада – чего не еще случалось – выпала из разжавшейся ладони и обиженно зазвенела по камню. Потемнев от боли, молодой мечник тяжело откинулся на стену.