Балаустион
Шрифт:
«Знают! Они все знают!» Сердце Леонтиска оборвалось и с ужасом полетело куда-то вниз. Все же он нашел в себе силы выдавить:
– Эврипонтиды не враги Афинам!
– Они – враги наших друзей, а значит, и наши! – перебил его Демолай. – Кто ты такой, сопляк, чтобы судить о государственных делах, грубо вмешиваться в них, ставить под угрозу наши отношения с соседями? Спаситель, смотрите-ка, нашелся! Клянусь отцом-Зевсом, ты не понимаешь, в какие дела впутался, пустоголовый юноша!
Леонтиск молчал, его трясло. Архонт продолжал, уже более спокойно:
– Твоя глупость опасна и разрушительна. Она уже причинила много бед, и причинила бы
– Беззаконие творишь, господин архонт! – не выдержал Леонтиск. – Я свободный чедовек и состою на службе у знаменитого рода Эврипонтидов…
Губы архонта искривились в небрежной ухмылке.
– Да, дурачок, пока состоишь. А лучше бы бросил ее к демонам, службу эту. Глупость твоя ох как опасна, сынок… сейчас я тебе покажу, к чему она привела. Аристоксен, войди! – повысив голос, приказал Демолай.
Леонтиск нахмурил брови, он еще ничего не понимал. Из коридора появился высокий человек с костистым жестким лицом. В руках он держал прямоугольный плетеный короб.
– Покажи ему, Аристоксен! Покажи, чего он добился своей дурью, своим ребячеством, своим идиотским поручением! – теперь архонт почти кричал.
Зрачки Леонтиска расширились от ужаса: рука палача опустилась в недра корзины и вытащила за волосы окровавленную голову Каллика, смотревшую на сына стратега укоризненными, печальными, мертвыми глазами! На какой-то момент Леонтиск оцепенел. Архонт, довольный произведенным эффектом, прокаркал:
– Это ты, и только ты, Леонтиск, сын Никистрата, убил сего цветущего юношу! Ах, он был еще так молод, полон энергии и мечтаний. Еще несколько лет он бы помогал отцу в ремесле, поддерживал родительскую старость, а потом сам возглавил бы кузницу и принес еще столько пользы людям. А теперь погляди, что ты с ним сделал…
– Вр-решь! Сволочь! Убью! – диким голосом проревел Леонтиск, бросаясь всем телом на решетку. Архонт понял, что слегка не рассчитал расстояние, нервно подался назад, но не успел: вывернув руку, узник схватил его за край одежды, рывком подтянул к решетке, другой рукой, дрожащими от ненависти пальцами, вцепился в горло. Все это продолжалось не более пары мгновений; Алкимах, отреагировав немедленно, подскочил и сквозь решетку ударил Леонтиска тупым концом копья под ребра. Удар был настолько сильным, что оторвал взбесившегося арестанта от его жертвы, сложил вдвое и отбросил назад. Схватившись руками за живот, скрипя зубами от боли, Леонтиск скорчился на холодном полу.
– А ты еще дурнее, чем я думал, – холодно проговорил Демолай, поправляя одежду. – И не замедлил бы наказать, как подобает, если бы не уважал так твоего благородного родителя. Авоэ, чтобы уберечь тебя от тебя самого – кто знает, быть может, ты человек не совсем пропащий и в будущем станешь достойным сыном своего отца? – проведешь здесь пару недель, месяц, если потребуется. Будешь свободен, когда дело будет сделано, и ты уже ничему не сможешь помешать. И отправляйся потом хоть в Спарту, коли желаешь выть как верный пес на могиле своего хозяина Пирра, хоть в Аид, мне все равно!
Взмахнув полами белоснежного с пурпуром плаща, архонт резко повернулся и отправился к выходу. За ним последовал и палач с его страшной корзиной.
– Архонт Демолай! – голос из-за решетки был сиплым, как будто задушенным, но таким зловещим, что архонт поневоле оглянулся. – Т-ты…
Скорчив досадливую гримасу,
– Ну, как тебе представление, чудак волосатый? Не правда ли, впечатляюще? Скажу честно, старался для тебя. Если б я не настоял, глядишь, и в живых бы оставили гонца твоего неумелого.
– Мразь!
– Что? Не расслышал. Так вот, когда его привели к нам, соплячка твоего недоделанного, он сперва брыкался, как козленок на алтаре. Пришлось, по традиции, железку накалить, поприкладывать к разным местам, что понежнее.
– Заткнись, заткнись! Не желаю тебя слушать! – Леонтиск закрыл лицо дрожащими руками. Слова хилиарха резали, как ножи.
– Прикладываем, значит, щипчики горячие туда, сюда, – с наслаждением продолжал Клеомед, упиваясь страданиями врага. – Молчит, подлец! Я уж думал, ничего не поможет – мерзавчик оказался к горячему железу привычный. Тут палач папанин, Аристоксен, и предложил места прижегов уксусом поливать, он у нас великий специалист в этих вопросах. Эх, жаль, не разрешили тебя к нему сводить, хотя бы ненадолго! Так вот, ты знаешь, с уксусом пошло дело! Заговорил соплячок, залопотал, пропала охота в героя играть. И о грамоте твоей, скитале дурацкой, все поведал. Мы ее сразу нашли у него в вещичках, и прочли, извини, с помощью того золоченого фаллоса, что обнаружили при тебе. Да ты не дергайся, прочитали бы и так, это ж только идиоты-спартанцы могут пользоваться такой детской формой тайного письма и надеяться, что о ней никто не знает. А он кричит, убивается: «Наматывать ее, – говорит, – надо». Ну, мы и намотали, значит, эту твою скиталу ему на шею…
– Клеомед, богами тебя заклинаю – замолчи! – простонал Леонтиск. Слезы разъедали ему глаза, подобно уксусу.
– Намотали ему, говорю, на шею эту удавку, – безжалостно повторил хилиарх. – Показалось, вроде толстовата шея – не совпадают буквы. Что делать? Взялись за два конца, я за один, Аристоксен за другой, и начали затягивать. А салажонок возьми и умри посреди эксперимента, все развлечение испортил. Голова у него, почитай, сама отвалилась… Кстати, я только сейчас сообразил – надо ж заняться еще кузнецом, его папиком, может, ты и ему какое заданьице тайное дал?
– Не смей! Оставь этих людей, они ничего не знают, ни в чем не виноваты! Ничего я ему не говорил, клянусь Афиной!
– А вот это мы и выясним. В пыточной, у Аристоксена…
– Прошу, не надо…
Леонтиск откинулся на стену, медленно съехал по ней спиной, опустил голову на грудь, из последних сил сдерживая клекотавшие в горле рыдания. Клеомед в ответ на это довольно расхохотался.
– Великие боги, да человек ты или чудовище? – раздался от двери возмущенный женский голос. – Мало тебе победы, мало крови? Что ты терзаешь побежденного, точно стервятник?
Леонтиск поднял затуманенный взгляд. У двери стояла высокая стройная девушка, одетая в модную римскую столу. Ее лицо в форме сердечка, обрамленное сложной прической из закрученных в мелкие спирали волос, можно было бы назвать идеально красивым, настолько классически-совершенными были его черты, если бы не маленький, властный, надменно очерченный рот. Сейчас на мраморных щеках девушки алел яркий румянец, а ее глубокие глаза искрились нешуточным гневом.
Леонтиск, хоть и испытывал сильнейшие душевные страдания и вряд ли был способен чувствовать что-то еще, все же вздрогнул, увидев ее, и изумленно прошептал одними губами: