Балкон на Кутузовском
Шрифт:
Лидка снова прищурилась на мужичка и вычислила, что он, скорее всего, из крестьян или рабочих, причем в вечном поколении. Особой важности для Лиды это не представляло, просто бросалось в глаза. Все сразу читалось на его простом лице, и спрятать эту преданную дворняжкину сущность не представлялось возможности. Выдавал в основном его нос. Выдавал с потрохами. Он отвесно спускался от переносицы поначалу как вполне греческий, но чуть ближе к концу классическая отвесная часть его резко прерывалась, и на этом стебле красовался широкий, выступающий вперед пятачок с большими ноздрями. Такие носы на века оставались отличительной чертой клана и изменению не подлежали, даже если их обладатели женились на первых сельских длинноносых красавицах. Но это было не так уж и важно – глаза его сияли добротой и теплом, в них чувствовалось доверие и заинтересованность.
– Да что вы, гражданочка, я только «за»! – Он любовно посмотрел на цветочки, а потом снова на Лидку. – Инициатива в нашей жизни решает все! Куда мы без инициативы? И так приятно, что вы озаботились красотой двора… Этими, так сказать, бархотками, значит… А что, уважаемая, вполне нарядно получится! Эдакое солнечное пятно на сырой земле, путеводная звезда, так сказать! А какие у вас тут растут мальвы, какой чудный цвет! Прям цвет чайной розы! Эти невероятные вспрыски розового по нежно-желтому, эта легкая кудрявость и трогательная беззащитность, этот деликатный аромат и наивная беспомощность… И какая у них, цветочков ваших, разница в росте – приземленные бархатцы и величественные мальвы. Только вот один вопрос, гражданочка, а не низковато ли засели бархатцы-то? У меня опасения следующего порядка, сейчас я вас с ними ознакомлю. Вот, например, собачка из подъезда выскочит, а тут сразу клумба с цветами, она без разбору в центр, в самую красоту и нагадит, чем испортит все высокохудожественное восприятие, которое вы задумали. Или ребенок выбежит…
– И тоже нагадит? – улыбнулась Лидка.
– Необязательно. Но мячом как пить дать стукнет. Я вам что советую – цветочки ваши беззащитные оградить. Я ж не против цветочков, я очень их большой поклонник и только всеми фибрами «за»! Но мальвы-то ладно, сами за себя постоят, а вот бархатцы… Я вот что предлагаю, уважаемая… Хотите, я сейчас шину прикачу – если их в шину засадить, очень празднично получится, и мы устроим клумбу с этим учетом, чтоб не на земле, а в приподнятом, так сказать, состоянии. Собачкам не залезть. К глазу ближе. Сердцу радостней. Ну как? Качу? – И он посмотрел на Лиду просящим взглядом, прямо как первоклашка на директора.
– Катите, не убудет, только осторожнее, а то здесь в большом количестве бегает наше будущее – дети! – смеясь, сказала Лидка и спросила: – А две шины у вас есть? Чтоб симметрично разместить.
– Найдем и две! Я запасливый. Потерпите, детки, дайте только срок! Будет вам и белка, будет и свисток! – несказанно обрадовался гражданин. – А симметрия – это по-нашему!
Вскоре раскрасневшийся Федор Степаныч прикатил две шины и натаскал Лидке несколько ведер земли из-за дома с палисадниками, где жил сам. И снова вернулся, бряцая лейками. Потом Лида принесла с антресолей остатки белой краски, Федор Степаныч мигом шины покрасил, жирно, не жалея краски, и результат пришелся всем. Бархатцы подбоченились, приосанились, заколосились.
– Вы мне, того, сообщайте, если надо в чем помочь, гражданочка. Нравится мне ваше отношение к действительности, – промямлил на прощание мужичок, по-детски ковыряя носом сандалии землю. – Как вас по имя-отчеству-то?
– Лидия Яковлевна я. Спасибо вам за помощь! – Лидка снова опалила его своим необыкновенным взглядом. Хотя во взгляде этом вроде и не было ничего особенного, ну, посмотрела и посмотрела, но был он по-особому манким, невероятно притягивающим и страстным, уж такой она уродилась. Причем степень страсти этой совершенно не зависела от того, куда Лидка устремляла свой взор – на мужчину, бархатцы или кусок копченой колбасы. Федор Степаныч слегка зарделся в ответ и пролепетал:
– Да я от чистого сердца! Как увидел, что такие красавицы прям в земле своими нежными руками копаются, коленки грязнят! Не должно такое допускаться! Так что ежели чего, я тут, всегда под рукой и с превеликим удовольствием! Можете целиком и полностью на меня рассчитывать! Вон, видите два окна? – Федор Степаныч махнул на окна второго этажа деревянного соседнего дома, подслеповато глядящие на Лидкин подъезд. – Это мои!
Они вежливо распрощались, но с тех пор Федор Степаныч подкарауливал Лиду, как только она выходила из подъезда:
– Кстати, уважаемая Лидия Яковлевна, я подписался на второе полугодие журнала «Новый мир»! Буду вам рассказывать о новинках! Вы, по ходу сказать, не могли бы мне дать чего-нибудь почитать из вашего любимого? У вас, наверное, библиотека богатая… Я верну, я всегда возвращаю! Вот дали мне недавно «Овода» автора Этель Войнич, какой стиль, какой сюжет, читал с замиранием сердца! А про Джека Лондона и не говорю! Мощный писатель, ух, мощный, чудесник импровизации, гений пера! И этого, как его, Арчибальда Кронина тоже не могу не отметить, был мной частично прочитан!
И при этом Федор Степаныч смотрел на Лидку въедливо и победоносно, как студент, специально к этому случаю выучивший сложные иностранные фамилии и готовый блеснуть знаниями. Он всегда оказывался рядом, возникая как черт из табакерки, стоило только Лидке шагнуть из подъезда. Складывалось ощущение, что он днями и ночами просиживает у своего окна с биноклем, чтобы, завидев Лидию, моментально ринуться к ней бегом со своего второго этажа и предложить помощь. Хоть какую, хоть самую малую, хоть сумочки ваши, Лидочка, донести, или сбегать за молочком для Катеньки, или выполнить любое желание своей сказочной зеленоглазой золотой рыбки. Темперамент у него лез в такие моменты из всех щелей. Поля поначалу побаивалась этой его прыти, звала мужланом, но учтиво здоровалась, когда видела.
Утром в хорошие дни Лидка обычно отвозила Катьку в детский сад, недалеко, две остановки к центру, через реку и сразу на той стороне улицы, в Девятинском переулке, около пустующей церквы, отданной под склад, и стоял детский сад Литфонда. Там Катя занималась всякими детскими делами часов до пяти, потом Аллуся ее забирала, и весь день у всех был вполне свободен. Алена довольно быстро нашла общий язык и подружилась с директором сада, бывшей фронтовичкой с прокуренным басом Еленой Васильевной, шумной, гостеприимной и веселой. Бывало, Катьку оставляли у нее и на пятидневку, условия в саду были прекрасные, воспитательницы вышколенные, гулянье под присмотром, еда здоровая, пятиразовая, а девку надо было постоянно откармливать, очень уж она болезненная получилась, худющая, не зря ее глистой в детсаде обзывали. А что делать-то оставалось, Роба с Аленой много разъезжали, Лидке хоть и жалко было внучку так надолго отдавать, но тоже не очень справлялась и с домом, и с не самой молодой Полей.
Все было бы хорошо и удобно, идеально, можно сказать, но в жизни идеальное случается редко, а то и вообще никогда. Уклад этот работал нечасто именно из-за того, что детские непрошеные болезни наваливались одна за другой. Все в семье стояли на ушах, чтобы ребенка оградить, защитить, укрыть от сквозняков, покормить витаминчиками и прочим полезным, но как Катька была дохлой, так дохлой и оставалась. Причем болела бедняга не просто простудами, ушами там, соплями или другой какой обыденной поносной мелочью, нет, сплошным ужасом – то подряд шли пневмонии, прям одна за другой, одна за другой, без остановки, то неизвестно откуда взялся миокардит, то флюсы и жесточайшие отиты, то ревматизм с по-старушечьи разбухающими коленками и детскими криками от боли по ночам. Ну а про обычные детские болезни, кори да скарлатины с осложнениями и говорить нечего – все было ее… Поэтому на пятидневки хоть она и оставалась, но так, редко-редко, когда позволяло здоровьишко. А в основном суровое детство проходило дома – врачи, уколы, компрессы, отвары из шиповника и иван-чая, ненавистные масляные обертывания и барсучьи жиры с медвежьим салом. Поля очень за нее переживала, все время держала под своим неусыпным надзором, и когда Катька вылеживалась в теплой пенной ванне с бадусаном, всегда заставляла ее петь, чтобы знать, что с ней все в порядке и она не утонула. А Катька в это время не просто лежала и отмокала, а думала, что будет, если она растворится в этой ванне, как мыло, и песня ее оборвется, бабушка придет, а ее и нет, только пенка. А еще про то, что ей однажды сказал папа: мыло убивает микробов. «И это очень грустная история, – думала Катя, – ведь микробов, по словам папы, целые толпы, и они живут везде, в основном на немытых руках, в общем, на всем человеке с ног до головы. А ведь у этих микробов точно есть семья, друзья, дети, почти такие же, как Катька, только поменьше. И тут приходит мыло или наливается в ванну бадусан и убивает! Как это печально», – думала Катька, сидя в ванне и разводя руками ядовитую для микробов пышную пену.