Баллада о кулаке (сборник)
Шрифт:
Любое из бумажных чудовищ, ткнувшись в липкую границу, отступало назад и продолжало бесцельно бродить в поисках выхода.
А даос все резал и резал, существ становилось больше и больше, а чайная граница высыхала, грозя исчезнуть совсем...
РАЗДУМЬЕ ДАОСА
Безначальное Дао не торопится, но никогда не опаздывает. Я — не Дао.
Им хорошо: они видят только то, что видят.
Для них мир — это мир, даже если он и раздроблен
Я же вижу мир, как учил меня видеть мой учитель, небожитель Пэнлая, — подобно виноградной грозди.
Каждая ягода достойна собственного мироздания.
Но если кто-то захочет получить вино...
Я вижу, смежив веки: гроздь медленно и неумолимо сдавливается в чужом кулаке, и та ягода, в которой мечется крохотная Поднебесная, грозит лопнуть. Ягоды-товарки, более зеленые, но зато и более плотные, напирают крутыми боками, и наша тонкая кожица из последних сил сдерживает этот напор.
Если кожица прорвется хотя бы в одном месте — вместо ягоды получится каша, остро пахнущая давленым виноградом.
Увы! Я, недостойный отшельник Лань Даосин по прозвищу Железная Шапка, являюсь частицей кожицы.
Я и подобные мне, кто в силах распознать опасность и увидеть если не всю гроздь целиком, то хотя бы ближайшие ягоды, — мы сдерживаем напор, но силы наши на исходе.
И все чаще за спинами чуждых вестников, глашатаев надвигающегося конца света мнятся бедному даосу две страшные фигуры, одна — в белом траурном одеянии, другая — в черном плаще из кожистых крыльев.
Добро и Зло.
Две крайности, два начала, отвергнувшие друг друга; оспаривающие друг у друга этот мир, не знающий ни чистого Добра, ни чистого Зла.
Как мне объяснить судье, монаху, лазутчику и ребенку, что ждать больше нельзя?
Что уже вчера было поздно?!
Глава четырнадцатая
Они шли гуськом, сгибаясь в три погибели.
Все, кроме Маленького Архата.
Высота потайной галереи позволяла мальчишке идти в полный рост — вот он и шел, ровно, размеренно, ни секунды не задумываясь о том, куда поставить ногу или куда свернуть; малыш-инок был сейчас похож скорее на небожителя, прогуливающегося в облаках, чем на одиннадцатилетнего монашка-беглеца, предательски ведущего в самое сердце Шаолиня целую ватагу, двое из которой были чужаками, один считался мертвым, да и прочие...
Все-таки хорошо, что Маленький Архат шел первым и впереди не было никого, кто мог бы заглянуть ему в глаза. Например, даоса весьма заинтересовал бы этот бездонный и безмятежный взгляд, где нет-нет да и пробивалась тревожная нотка: словно случайный прохожий то и дело выглядывал из-за спины просветленного архата.
Но даос шел третьим и не имел возможности заглянуть в глаза мальчишке.
Судья Бао шел вторым. Крохотный светильничек в его руке скорее создавал иллюзию света, чем действительно светил; язычок пламени плескал на стены тенями, ноги еще плохо слушались выездного следователя, и он без стеснения положил свободную ладонь на плечо юного проводника.
Плечо на ощупь напоминало сглаженный край речного валуна.
Лань Даосин настаивал, чтобы судью вообще оставили дома и не брали с собой в Шаолинь. В намечающейся стычке с безумным Фэном от измученного Бао, чувствовавшего себя далеко не лучшим образом, было мало толку; это признавали все, включая самого судью. Даос долго высказывался по этому поводу, потом Маленький Архат тоже высказался совершенно непонятными словами, но суть сводилась к одному: идти должны все, иначе ничего не получится! Змееныш молчал, преподобный Бань неожиданно поддержал даоса, но в конце предложил и самого Лань Даосина оставить в Нинго вместе с судьей, после чего все переругались...
А судья Бао встал и ушел во двор.
Где приказал домашним к утру собрать его в дорогу.
Тем спор и кончился.
Всю дорогу выездной следователь был весел, шутил и приставал к встречным женщинам, что, в общем, было на него не очень-то похоже; Железная Шапка озабоченно хмыкал и ночами ворожил над спящим другом.
Вот и сейчас — даос шел сразу за судьей, и его знаменитая шапка размазывала по металлу маслянистые блики. Перед самым Хэнанем почтенный Лань изменил своему драному халату из полосатой ткани, облачившись в традиционное одеяние магов, постигших Безначальное Дао, и алые цвета отливали в темноте кровавым багрянцем, а золото тускнело и покрывалось плесенью.
В таких подземельях только рванье и носить...
Шаг в шаг с даосом беззвучно ступал Змееныш. Лань Даосин даже оглядывался несколько раз — идет ли за ним кто-нибудь? Идет... скользит, с пятки на носок, переливается во тьме... тень хоть отбрасывает?! Не понять... Даос поворачивал голову обратно и шагал дальше, а лазутчик жизни все вслушивался — не раздастся ли где-нибудь вдалеке сухой деревянный треск, не подскажет ли, есть сейчас в Лабиринте уродливый повар или пока что не сподобился покинуть кухню?
Тишина.
Только еле слышно шуршит за спиной ряса-кашья преподобного Баня, замыкающего шествие.
— Похоже, нету нашего дружка Фэна, — вдруг тихо бросил Маленький Архат, словно отвечая на тайные мысли Змееныша. — Иначе уже трещал бы как сорока...
— Может, у дверей стоит? — поинтересовался судья
Бао.
— Может, и стоит... а захочет войти, так наш лазутчик его мигом учует. Повар тихо входить не умеет, он сперва дискету к Лабиринту примеряет...
Малыш-инок замолчал, а судья Бао обратил внимание: во время недолгого разговора плечо мальчишки стало мягким, обычным, человеческим, а теперь опять окаменело. Как если бы в поводырях у выездного следователя был не один, а два человека, и оба они изредка менялись местами.
Но размышлять над этим уже было некогда, потому что Маленький Архат опять остановился, что-то сделал — и дверь, только что бывшая частью стены, начала без скрипа поворачиваться, открываясь.
Через мгновение в комнатке мумий стало тесно от живых.
Потом все забудется.
Ну, не все — но многое. Одно останется в памяти у пятерых навсегда: как преподобный Бань тихо прошел вдоль застывшего ряда добровольно ушедших в Карму, от могучего Бодхидхармы до неизвестного монаха с родимым пятном во всю щеку; беззвучно шепча то ли молитву, то ли... прошел, долго стоял у пустого места в конце ряда и наконец сел на пол, скрестив ноги и завалив угольные озера своих глаз валунами век.