Баллада о кулаке (сборник)
Шрифт:
То есть Лисий Господин.
Что ж, значит, судьба еще раз...
Дело шло к вечеру.
Полупрозрачный серпик месяца робко замаячил в нахмурившемся небе, явив миру Хладный Дворец, где живет-поживает грустная богиня Чанъэ; воспрянувшие душой цикады запиликали вразнобой, празднуя прохладу, и птичья мелочь, вторя им, затянула грустные напевы своих цинов. Дорога петляла меж пологих холмов из желтого лесса, кое-где неопрятно обросших сосняком и зарослями дикого папоротника, сворачивала к рощам криптомерии и сбегала в распадки, притворяясь то собачьим хвостом, то ошалевшей в брачную пору гадюкой. Неутомимые поначалу носильщики стали все чаще сбиваться с шага, встряхивая паланкин и вызывая шумное неудовольствие госпожи, а обещанной усадьбы инспектора Яна все не было видно.
Монахи шли позади.
— Ты удивительный человек, — сказал вдруг преподобный Бань, разглядывая юношеский профиль своего спутника.
Змееныш споткнулся. Личина лазутчика требовала этого — еще бы, услышь кто нечто подобное из уст наставника, рвущего вот такенные бамбучины, так и вовсе ума бы лишился!
На самом деле Цай всю дорогу от Нинго к этим холмам ждал чего-нибудь подобного.
— Ты удивительный человек, — без нажима повторил бодисатва из тайной канцелярии. — Я совершенно не могу запомнить твоего лица. Вот когда смотрю — все ясно: высокие скулы, чуть припухшие веки, нос с горбинкой, ямочка на подбородке... А отвернусь, и мгновенно забываю! То есть, конечно, помню: ямочка, высокие скулы... но эти слова перестают складываться в лицо. Интересно, если сейчас кто-нибудь напомнит о тебе патриарху или наставнику Лю — смогут ли они воссоздать в уме внешность своего инока?!
— Да что вы такое говорите, наставник! — Чуть не плача от обиды, Змееныш наскоро огляделся. — Вот нападут на нас злые грабители, убьют меня в неравной схватке, а вы потом скажете, плача и стеная: несправедлив я был к молодому иноку, обижал его почем зря! Ругал ругательски, упрекал невесть за что! Явитесь вы в столицу, к мудрому наставнику Чжан Во, правой руке Сына Неба, «обнимающему голову морской черепахи»* [Обнимать голову морской черепахи — занимать высокий пост.], и повинитесь — дескать, взял себе в служки бедного юнца и загубил молодую жизнь! Казните меня страшной казнью!
Неся всю эту чепуху, Змееныш исподтишка озирался по сторонам. Даже в случае возможного разоблачения ему и в голову не приходило пытаться мериться силами с преподобным Банем. Все равно что совать руку в пламя в надежде, что не обожжет! Зато... вон ущельице меж двумя холмами, и если припустить вдоль колючей стены можжевельника, после нырнуть в глинистый распадок, а там и холмы нужные тут как тут!..
Змееныш должен был попасть в Бэйцзин.
А с Банем или без — это уж как получится.
— Явлюсь я в Столицу, к мудрому наставнику Чжан Во, — улыбнулся монах, катая желваки и словно напрочь забыв о предыдущей теме разговора. — Явлюсь и скажу... Интересно, юный мой инок, каким ты себе представляешь наставника Чжана?
— Каким? — Змееныш сделал вид, что смешался, внутренне обрадовавшись безобидному вопросу. Похоже, бегство откладывалось. Надолго ли?
— Каким? — еще раз задумчиво прищурился Цай. — Ну, огромным, как дракон... или как главный воинский наставник Лю! Что называется, могуч и славен, глаза треугольные, ребра что бревна, голова словно башня! Чело задумчивое, покрыто шапкой из тончайшего шелка, лицо и уши удлиненные, подобно лику милостивого Будды... Стоит наставник Чжан у верхней ступени трона, дает государю мудрые советы, радеет о благе Чжунго! И вид наставника Чжана во всем подобен... да вот вашему и подобен, наставник Бань! Точь-в-точь, как одна мама рожала!
Преподобный Бань смеялся.
Он смеялся так заливисто и открыто, что даже носильщики ни с того ни с сего приободрились и затянули мерным речитативом:
Все новые песни да танцы подай богачу — С недугом пора богачу обратиться к врачу!Наконец монах отсмеялся и утер слезы.
— Тебе не в иноки, тебе б в сказители податься! — чуть охрипшим голосом бросил преподобный Бань. — То-то радости у базарных зевак было бы! А в общем, ты прав... и глаза треугольные, и уши удлиненные, и о благе радеет. Так радеет, что все время в разъездах! Явится в одну провинцию, явится в другую и давай сразу же местных силачей на помост звать! Выходите, герои и удальцы: один на один, трое вооруженных на одного безоружного, скопом против деревянной скамейки да палочек для еды! Трижды кланяюсь и нижайше прошу! И что ты думаешь, милый мой инок, — выходят...
Веселье Баня как ветром сдуло, что-то болезненное, злое пробилось в словах; и Змееныш почувствовал — не в нем, не в лазутчике жизни дело!
В другом, сокровенном, о чем только вот с дураком служкой и поговоришь...
— Выходят герои! Каждому птица Пэн в огузок клювом сунула — лестно великого мастера с клеймеными руками прилюдно победить! А потом гудит по Срединной стоустым эхом: наставник Чжан чудеса на помосте творил, ан после его чудес местные князья да знатные хоу не своей смертью помирают! Того на охоте случайно подстрелили, этот от темной горячки скончался! Небось заговор против государя плели! Государю от смерти непокорных польза, наставнику Чжану — почет да слава, а Поднебесной — сплошные напасти и «Безумие Будды»! Гневается Будда-то — почему монах, от мира ушедший, в миру козни творит?! Скажешь, не слышал? Отвечай!
Последнее явно относилось к Змеенышу.
И лазутчик понял: надо отвечать, причем отвечать быстро и настолько честно, насколько это возможно в его положении.
А иначе один выход — вон ущельице... и то вряд ли поспеешь.
— Слышал, наставник, — потупился Змееныш. — Не глухой... Всем болтунам рты не заткнешь!
— То-то, что не заткнешь! Бремя налогов простолюдинам облегчили — хоть бы одно благодарственное моление в ответ, сутяг да мздоимцев из канцелярий железной метлой — одни стенания, что невинных последней лепешки лишили; Великую Стену облицевали камнем и достроили — зря деньги тратим! Столицу в Бэйцзин перенесли — геоманты воют, что место неудачное! Посланцев, в обители обученных, повсюду разослали, от Сиама до дальнего острова Окинавы — небось опять Чжан-кознодей темные клинья подбивает! Ты тоже так думаешь? Что бесы с мертвецами из-за наставника Чжана и его людей встают?! Отвечай!
Змееныш только робко пожал плечами. Но на этот раз, как выяснилось, преподобный Бань и не ждал ответа — умолк, остыл, помахал рукой обеспокоенному старшему носильщику: дескать, все в порядке, молодого инока уму-разуму учу!
Клинок месяца резче проступил в небе, окончательно набухшем бархатной тушью; от сосен резко тянуло смолой, и вершины холмов казались макушками великанов древности, от собственной тяжести ушедших под землю.
Монах из тайной службы шел молча, зачем-то разглядывая собственные руки, украшенные легендарным клеймом, — словно впервые их видел.
Лазутчик еще подумал, что с таким брезгливым выражением рассматривают скорее дохлую змею.
— Почти два десятка лет тому назад я проходил Лабиринт Манекенов, — тихо сказал преподобный Бань. — Тебя тогда еще небось и на свете не было.
Змееныш обратился в слух, машинально прикидывая: монаху эдак с полета годков, значит, он старше лазутчика на восемь лет; чем Цай занимался почти двадцать лет тому назад? Кажется, в округе Аньдэ в свите правителя уезда младшим отгонялой служил, шел себе впереди и блажил на всю улицу, чтоб с дороги убирались...