Баллада о Сандре Эс

Мёллер Канни

Бенгт Мортенсон покачал головой:

— Нет, не помню такого. И что там могло быть написано?

— «Еврейская шлюха». Большими красными буквами.

Может быть, я произнесла эти слова слишком громко, слишком жестко. А может быть, мне просто показалось, но кто-то, кажется, обернулся и посмотрел на нас.

Бенгт Мортенсон взволнованно прижал руку ко лбу, как будто у него внезапно разболелась голова. Он откинулся на спинку стула и враз постарел.

— Не понимаю, почему она мне не рассказала…

— Потому что не хотела вас беспокоить. Потому

что не верила, что вы можете ей помочь, — тихо произнесла я, наклонившись к нему.

— Она не дала мне ни малейшего шанса! Она была такая упрямая. И у нее были свои тайны.

— Ваш брат был нацистом. Разве непонятно, что она не могла делиться с вами всеми тайнами? — сказала я и, не удержавшись, добавила: — Если бы вы знали, что она сотрудничает с движением Сопротивления, вы расстались бы с ней?

Бенгт Мортенсон поднял на меня измученный взгляд:

— Ты говоришь совсем как она. То же упрямство.

— Это не ответ.

— Я любил Юдит. Моя семья была для меня сплошным мучением. Я хотел уехать от них. Может быть, встретив Юдит, я поверил в то, что мне это под силу. Что я смогу покинуть удушливую атмосферу родного городка…

— Она встречалась с вашей семьей — правда, всего один раз, да?

— Я понимаю, что она и об этом тебе рассказала, — сухо ответил Бенгт Мортенсон.

— Ваш брат запугивал ее и угрожал!

— Похоже, она нашла себе оправдание. Как будто это извиняет ее поступок. Пойми, он был моим братом. Если бы она все мне рассказала, то я, наверное, смог бы ее понять. Но она требовала, чтобы я ничего не спрашивал, не задавал никаких вопросов. Весь город считал, что она виновата в смерти Свена, а она требовала, чтобы я верил только ей. Без объяснений! Может быть, она была шпионкой — откуда мне знать… Есть много вещей, которые она вряд ли смогла бы объяснить…

Бенгт Мортенсон склонился над столом, прищурившись, и говорил с большим напряжением. Зрачки расширились. Но я смотрела ему в глаза и видела красоту, о которой говорила Юдит. «Светящиеся глаза».

— Вы должны были понять, что она не может рассказать все до конца! Речь шла о человеческих судьбах!

Он медленно и глубоко вздохнул, и этот вздох был похож на стон.

— Зачем ты попросила о встрече? Уж наверное, не для того, чтобы ссориться, выясняя, чья версия ближе к правде — моя или Юдит.

Я опустила взгляд, нервно перебирая пальцами.

— Она, может быть, скоро умрет.

— Но я не хочу с ней встречаться. Она так меня ранила. И тогда, и потом.

— Это она-то вас ранила? — не удержалась я.

— А я ее, — добавил он, — не нарочно. Мы ранили друг друга. Тяжело ранили. Смертельно. Положение было крайне затруднительным.

— Значит, вы встретились снова?

— А она не рассказывала?

— Нет, но я догадывалась. Иногда она бредит, как будто говорит во сне. О каком-то утопающем, которому она не хотела помочь. Которому она желала смерти.

Бенгт Мортенсон вдруг сжал мою руку, даже слишком сильно.

— Я не хочу ее видеть, и ты не можешь меня винить.

Он несколько раз тяжело вздохнул: воспоминания и те чувства, что они пробудили, явно причиняли боль. Может быть, я зря ему позвонила. Наверное, я не имею права так его мучить.

42. Рассказ Бенгта

— Я был таким дураком, что верил, будто все еще возможно. Будто шанс не упущен. Десять лет спустя я увидел ее в очереди на почте. Она была все так же красива. Предрождественская толчея. Жуткий холод. Сначала она не хотела говорить со мной, хотела сбежать. Я не удержался и погладил ее по руке. На ней была шуба — наверняка очень дорогая. Наконец она согласилась уделить мне пару своих драгоценных минут. Она была сильно занята приготовлениями к семейному празднику. «Так и быть, расскажи про свою жизнь». Помню ее слегка надменный тон. Я помнил Юдит совсем другой. Но потом, когда мы сели за столик в кондитерской и она сняла шубу, ее взгляд потеплел. Мне хотелось подхватить ее и убежать прочь. Далеко, туда, где никого нет. Может быть, на тот остров, где мы обручились. Зажгли бы огонь, заперли дверь и позабыли обо всем на свете…

— А вдруг туда снова ввалилась бы та тетка?

Бенгт Мортенсон засмеялся и не стал спрашивать, откуда я знаю про тетку.

— Я не мог придумать ничего лучше, как привести ее в свой пыльный офис. Гадко, я знаю. Да я и сам был довольно гадкий. Мелкий бухгалтер, а никакой не врач, как думала Юдит. Узкий переулок, третий этаж. Жена была в отъезде. Я знаю, гадко. Гадко и мерзко.

Бенгт Мортенсон говорил, глядя на снежинки, которые кружились за окном и таяли, едва коснувшись стекла. Я слизнула с пальца кристаллики сахара, осыпавшиеся с булочки.

— Надо было притвориться, что я ее не заметил, — произнес он, как будто вернувшись издалека. — Я ведь знал, что она замужем. Даже свадебную фотографию из газеты вырезал.

— Да у и вас была жена. Правда, в отъезде, — съязвила я.

Бенгт Мортенсон опустил взгляд и посмотрел на свои руки, как будто удивляясь их виду. У меня сильно колотилось сердце — от злости и от печали.

— Что, все так просто? Вы забыли ее и женились на другой? Зная, что на свете есть Юдит?

Я не имела права его корить, знаю, но эти слова вырвались сами собой. Он побледнел, облизнул сухие губы.

— Разве я сказал, что все было просто? — Взгляд почернел, стал бездонным. — Если я скажу, что искал Юдит, ждал, снова искал, тосковал — разве ты поймешь? Тебе, может быть, никто никогда не был дорог? До бессонницы, до изнеможения.

Мне хотелось перебить его, крикнуть, что и я ждала и сходила с ума от тоски. Сначала по маме, хотя и знала, что ее больше нет. Потом по Себу. Рассудок говорит, что надо закрыть все окна, запереть двери, чтобы глупая надежда задохнулась и умерла. Что надо окаменеть, застыть. Но ты не слушаешь и все ждешь, все мечтаешь. Потом становится больно, но ты ничего не можешь поделать. Боль преследует тебя, как собственная тень.