Баллада о трубе и облаке
Шрифт:
— Еще! — сказал Янкец.
— Да ведь я уже три раза сыграл, — ласково возразил дед, возвращая ему трубу.
Они спускались виноградником. Старый Блажич несколько раз останавливался, чтобы подвязать лозу к колышку или взвесить на ладони гроздь. Янкец ступал осторожно, словно опасаясь уронить трубу. Петер Майцен смотрел на Тихий дол, и всякий раз его взгляд задерживался на омуте, где большим цветком покачивалась Яворка.
— Чудесная долина! — сказал он.
— А, долина?.. — задумчиво переспросил старик. — Чудесная долина, конечно, чудесная
— Спокойно, чисто, красиво: луг, речка, омут и этот косматый граб.
— А, граб?.. Граб тоже красивый, конечно, красивый граб…
— И девушка тоже ничего! — озорно произнес Петер Майцен и улыбнулся.
— А, девушка?.. — так же задумчиво повторил старый Блажич, не обращая никакого внимания на окружающее. — Девушка тоже ничего, конечно, ничего…
«Совсем не в себе старик, — подумал Петер Майцен. — Видно, забыл уж, что посулил мне стаканчик. Может, проститься?»
Но он никак не мог подобрать подходящих слов, и, прежде чем сообразил, что сказать, они уже подошли к дому.
— О, да ведь это мой погребок! — начал Петер Майцен с наигранным оживлением. — Совсем недавно я смотрел на него из долины. Он так приветливо улыбался мне со склона.
— Приветливо, приветливо… — закивал старый Блажич. Он совал толстую руку в трещины стены, под низкую соломенную кровлю, за косяк и под порог и все время чуть слышно напевал:
Лихая смерть придет, мой погребок запрет…— Ключ ищете? — спросил Петер Майцен.
— Ключ, конечно, ключ…
— Он в двери.
— А, в двери?.. Да ведь это я сам в двери его оставил! — глубоко вздохнул старик и неуверенно покачал головой. — Ну, что поделаешь!..
Он медленно отворил тяжелые окованные двери, пронзительно заскрипевшие проржавевшими петлями. Изнутри повеяло приятной прохладой, напоенной винным ароматом и запахом плесени.
Петер Майцен сел на порог.
— Сюда! Сюда! — приглашал старик внутрь, к ветхому прессу, где стояли две низенькие треногие табуретки. — Вон на ту садитесь! Это моя. Я там сижу. А Янкец — на пороге. Верно, Янкец? — ласково обратился он к мальчугану и, подойдя ближе, опять погладил его по кудрявой голове. — Да, вот так-то: я сижу в углу, а Янкец — на пороге. Чтобы дом был виден. Я-то плохо вижу… Да ведь я это уже вам говорил!.. Что поделаешь… Ну-ка, Янкец, погляди, закрыто ли окошко?
Янкец посмотрел в сторону дома и скучающим голосом сообщил:
— Закрыто, закрыто.
— Закрыто, закрыто… — бормотал старый Блажич. Он взял стоявший на прессе щербатый майоликовый кувшин и медленно подошел к бочкам с вином. Послышался глухой удар: старик выбил затычку. Потом, задержав дыхание, он по трубочке потянул вино из бочки. Вино полилось в кувшин, а старик негромко запел:
Лихая смерть придет, мой погребок запрет…Янкец сидел на пороге, держа трубу на коленях.
— Значит, твой папа играет на трубе? — спросил Петер Майцен.
— Папа играет. Только сейчас не играет, — ответил мальчуган.
— А почему?
— Потому что у него больше нет дыхания.
— Так тяжело болеет?
— Тяжело болеет, тяжело, — донесся из полутьмы голос старика, — что поделаешь…
— Но ведь он выздоровеет? — спросил Петер Майцен.
— Нет, не выздоровеет! — покачал головой Янкец.
— Кто это тебе сказал?
— Он сам.
— А что с ним? — Петер Майцен резко повернулся к старику.
— Чахотка у него, чахотка!..
— Нынче чахотку лечат.
— Лечат? — быстро переспросил Янкец.
— Конечно, лечат.
— А у вас была чахотка?
— Нет, не было.
— Не было? — протянул мальчик и с упреком посмотрел на него, словно хотел сказать: «Зачем же вы тогда говорите?»
— Эх, что поделаешь, так уж это!.. — снова заговорил старик. Плеск вина прекратился. Старый Блажич постучал по кувшину и забормотал — Ну вот, довольно!.. Сколько нальется, столько и выпьется…
Он с шумом забил затычку и не спеша вернулся на свое место. Потом взял грязный стакан, повертел в нем толстым пальцем, подул в него, вытер о штаны и, поставив перед Петером Майценом, стал наливать. Вино струилось плавной дугой, цветом оно напоминало чуть разбавленную водой кровь.
— Пейте!
Петер Майцен выпил и отставил стакан.
— Кислое. Что поделаешь, раз солнца нет!.. — сказал старик, опускаясь на табуретку. Он молча налил себе и тоже выпил. Рука у него слегка дрожала, красная струйка потекла по небритому подбородку. Осушив стакан, он поставил его перед Петером Майценом и снова налил. — Пейте! — сказал он и, опершись локтем о колено, уставился прямо перед собой.
Молчание становилось тягостным. Не зная, что сказать, Петер Майцен опять повернулся к мальчику.
— А папа тебя иногда носит на плечах?
— Нет, — отрицательно качнул головой мальчик. — Давно не носит.
— А мама?
— Мамы нет дома.
— Нет дома, мамы нет дома… — забормотал старик.
— Давно уж нет! — вздохнул мальчик.
— Давно нет, давно нет!.. — вздохнул дед. — Что поделаешь, так уж это!..
— А куда она уехала? — спросил Петер Майцен.
— Уехала… Уехала… — Блажич развел руками. — Что поделаешь, уехала… Пейте!..
И снова воцарилось молчание. И снова стало горько Петеру Майцену.
— A у вас только один сын?
— Что, сын?.. Четверо у меня было, четверо! — качал головой старик. — Да троих уж нет!..
— Погибли?..
— Погибли, погибли!.. Что поделаешь, так уж это!..
— Нет, не так! — вдруг сказал мальчик. — Они сгорели.
— Сгорели, сгорели!.. — вздохнул старик и наполнил стакан. — Что поделаешь!.. Пейте!
Петер Майцен выпил и подождал, пока старик последует его примеру. Он надеялся, что старый Блажич расскажет подробнее о своих сыновьях, но тот молчал.