Банда - 2

Пронин Виктор Алексеевич

– Оставь пока, - сказал Пафнутьев.
– И одна просьба - не болтать.

– Заяц трепаться не любит, - заверил Дубовик.

– Даже в этих стенах, - Пафнутьев выразительно посмотрел на Дубовика.

– Особенно в этих стенах, - поправил тот, подмигнув Пафнутьеву уже из коридора.

Пафнутьев задержался в кабинете дольше обычного. Копался в бумагах, куда-то звонил, бездумно листал свой блокнот. Он не мог остановиться ни на одной мысли. Его словно несло в теплых волнах и он только поворачивался, подставляя солнцу то спину, то живот.

Позвонил Тане, которая всегда относилась к нему так неровно, меняя свое отношение от подневольной жертвенности до полного

неприятия.

– Здравствуй, Таня, - сказал Пафнутьев.

– Здравствуй, Паша, - ответила женщина, и не услышал он в ее голосе ни радости, ни воодушевления, ни желания говорить с ним, с Пафнутьевым.

– Очень рад был услышать твой голос, - сказал он и положил трубку на рычаги. Подумал, посмотрел на залитое осенним дождем окно и сладкая грусть необратимости уходящего времени охватила его. Он подпер щеку кулаком и некоторое время смотрел, как струятся потоки воды по стеклу. Пафнутьева посещало такое состояние и он ему никогда не противился, чувствуя, что это хорошо, полезно, что идет внутри его какая-то напряженная работа, идет очищение. В такие минуты он мог говорить только с близкими людьми, только на житейские темы, только благожелательно и сочувствующе.

Неожиданно позвонил Вике.

– Здравствуй, Вика, - сказал он, и слова его получились теплыми, почти отеческими.

– А, Павел Николаевич... Здравствуйте-здравствуйте.

– Как поживаешь?

– Плохо.

– Что так?
– обеспокоился Пафнутьев, но не очень сильно.

– Обижают.

– При таких-то друзьях?

– Вот и я думаю, - что это за друзья у меня такие, если позволяют со своей лучшей подругой, красавицей поступать как кому захочется!

– Прийди, пожалуйста... Примем меры.

– Уж пожаловалась... Андрею.

– А он? Помог?

– Обещал.

– Это хорошо, - проговорил Пафнутьев.
– Обещания надо выполнять. Я ему напомню.

– Напомните, Павел Николаевич. Ему о многом надо напоминать. И, как я понимаю, постоянно. Или не делать этого вовсе.

– У вас нелады?
– удивился Пафнутьев.
– Это меня радует.

– Почему?
– удивилась Вика и он, кажется, увидел ее широко раскрытые от изумления глаза.

– У меня появляются шансы.

– Не надо мне пудрить мозги, Павел Николаевич! Ваши шансы всегда были достаточно высоки, чтобы отшить кого угодно. И я вам сказала об этом открытым текстом в первую же нашу встречу. Забыли?

– Не то чтобы забыл... Не придал должного значения. Оробел. Подумал шутит девочка.

– Я никогда не шучу, - отчеканила Вика.
– С мужчинами.

– И правильно делаешь. Они шуток не понимают.

– Они и прямые слова понимают далеко не всегда.

– Исправлюсь, - заверил Пафнутьев, мучительно размышляя о том, что в их разговоре шутка, а что объяснение в любви. И холодок, тревожный холодок молодости пробежал по его душе, вызывая те чувства, ради которых, собственно, и стоит жить.
– До скорой встречи, Вика, - обычной своей скороговоркой поспешил попрощаться Пафнутьев, осознав вдруг, что дальше продолжать этот разговор он не готов, потому что закончиться он мог только одним - розами. С букетом красных роз должен был явиться Пафнутьев к Вике сегодняшним же вечером, если бы их разговор продлился еще минуту-вторую. А это разрушило бы его сегодняшнее состояние, которое он ценил в себе больше всего на свете. Это была сохранившаяся с мальчишеских времен способность отрешиться от дел, от будничных забот, впасть в необязательное настроение, когда ничто не вызывает гнева, ярости, страха. В таких случаях хотелось одного - сидеть, откинувшись в кресле, снисходительно улыбаясь миру и всем его проблемам.

Но это было и наиболее опасное состояние для окружающих, потому что в такие часы Пафнутьев начисто отметал служебную почтительность, терял всякую способность произносить слова щадящие, двусмысленные. Он просто и ясно говорил то, что думал, делился самыми неуместными своими мыслями. Позвони ему сейчас Сысцов, Халандовский, та же. Таня - со всеми он разговаривал бы одинаково - с ленцой, терпением и откровенной снисходительностью, Да, в опасное состояние впал Пафнутьев. Такое состояние напоминало ему давние времена, когда он был молод, глуп и влюблен, когда только искренность имела право на существование, когда только искренность он позволял себе в отношениях с девушками и с друзьями. Это и тогда приводило к частым осложнениям, а уж сейчас, в наше время, в его должности быть искренним равнозначно проявлению хамства, самонадеянности, полнейшей беспардонности.

Пафнутьев это знал.

И улыбался, глядя в диск телефона и пытаясь угадать - кто нарвется на это его настроение. И действительно, телефонный звонок не заставил себя ждать.

– Слушаю, - вкрадчиво сказал Пафнутьев.

– Это я, - ответил мужской голос, негромкий и ломкий, как у подростка. И еще была в этом голосе подростковая неуверенность, готовность тут же оборвать разговор и исчезнуть.
– Вы меня узнаете?

– Конечно, - Пафнутьев сразу узнал голос своего самого верного и надежного стукача Ковеленова. Они здоровались, разговаривали и прощались, не называя друг друга по имени. Предосторожность не больно хитрая, но от глупой случайности предохраняла. Подслушанный разговор для постороннего или больно уж любопытного уха, мало что мог дать. Для постороннего человека это была пустая болтовня двух не очень умных людей, которые не знали чем заняться. Даже оставаясь в кабинете один, Пафнутьев не нарушал этого правила и говорил слова незначащие, пустоватые.
– Рад тебя слышать.

– Мне тоже приятно... Рабочее время кончилось, но я подумал, вдруг повезет, вдруг застану, - Ковеленов явно тянул резину и Пафнутьев догадался - тот звонит из автомата и кто-то стоит рядом.

– Откуда звонишь?

– Тут рядом гостиница "Интурист"... По всему городу ни одного работающего автомата, - все выворочено, разгромлено, разграблено... А этот работает, причем, от рублевых монет... Я сначала бросил пятнадцатикопеечную монету - не сработало. Потом жетон бросил... Представляете, за двести рублей купил жетон, а он не сработал...

– Рядом люди?
– спросил Пафнутьев, устав слушать это бесконечное переливание из пустого в порожнее.

– Один... Не знаю даже, чего хочет... Настырный какой-то... Я почему звоню, может, в ресторан заглянуть? Тут на втором этаже гостиницы неплохой ресторан есть... Дорогой, но зато и условия...

– Думаешь, стоит?.
– насторожился Пафнутьев.

– Я бы заглянул на вашем месте.

– Он там?
– прямо спросил Пафнутьев.

– Он или очень на него похожий... Так мне кажется. Проведена большая работа и вот.., я здесь.

– Он тебя не засек?

– Нет. Тут и водочка на розлив, и бутербродик неплохой могут сделать, блюдо не обязательно заказывать... Полное блюдо тысяч в двадцать влетит... При наших с вами доходах это полное разорение.

– Скромничаешь, - усмехнулся Пафнутьев, чувствуя, как уходит из него расслабленное благодушие. Не прекращая разговора, он взглянул на сейф, вынул из кармана ключ, еще не подумав о том, зачем он это делает расстегнул полы пиджака. Через минуту он снимет его и влезет в упряжь ремней кобуры.
– Он там один?