Банда - 3
Шрифт:
– Нет, все ясно.
– Счастливый человек, - проворчал Пафнутьев и положил трубку.
Он разделся, сбросил куртку на диван, рядом положил берет и опустился в кресло. Посмотрев сейчас на Пафнутьева, вряд ли кто мог предположить, в каком состоянии находится начальник следственного отдела. Его лицо, как обычно, выглядело спокойным и невозмутимым, можно было бы его назвать и сонным, поза в кресле казалась расслабленной, почти ленивой, пальцы с некоторым равнодушием барабанили по подлокотнику кресла, а голова, склоненная к одному плечу, выдавала неспешные раздумья. И даже человек, хорошо его знавший, а такого человека, в общем-то, и не было на земле, так вот, будь такой человек рядом, и он вряд ли бы догадался, что Пафнутьев находится в крайней степени гнева и нет сейчас в мире сил, которые остановили бы его, заставили бы от чего-то отказаться. Ни одна статья уголовного кодекса, ни одно соображение нравственности или совести не могло его остановить. Если говорить откровенно, в кресле сидел уже не Павел Николаевич Пафнутьев, над которым могли и посмеяться при случае, ничем не рискуя, сидело некое чудовище, готовое на самое страшное, чудовище, не знающее пощады, не знающее сомнений и колебаний.
Когда раздался звонок, Пафнутьев удовлетворенно кивнул. Но ошибся звонил Дубовик.
– Все остается в силе?
– спросил тот.
– Ты все сделал?
– Да.
– Хорошо.
– Что-нибудь нужно?
– Найди Андрея... И пусть сидит в машине недалеко от моего дома. Он знает где...
– Подключить Шаланду?
– Позвони и скажи... В общем, ты знаешь, что ему сказать. Как только у меня будут новости, я сам позвоню... Пусть будет наготове.
– Понял. Мне еще позвонить?
– Да. Мало ли чего...
– Паша, только ты того... Не очень.
– Дубовик, старый следователь, мудрец и психолог, почувствовал состояние Пафнутьева и, кажется, содрогнулся. Но нашел в себе и слова, и силы предупредить Пафнутьева, чтобы он хоть немного подумал о том, что собирается совершить.
– Я в порядке, - ответил Пафнутьев и положил трубку.
Пафнутьев еще раз прикинул случившееся, пытаясь взглянуть на событие с одной стороны, с другой. И приходил к одному и тому же выводу - Неклясов. По наглости, неожиданности, по той безрассудности, которая здесь вылезала из каждой подробности. Нет, кроме него, вряд ли кто мог решиться на подобное. В конце концов, он начальник следственного отдела, и позволить поступать с собой вот так... Время от времени рука его, как бы сама собой, тянулась к левой подмышке и касалась разогретой рукоятки пистолета. Он даже не вынимал его, не осматривал, заранее уверенный в том, что машинка в порядке и готова к действию.
Квартира не ограблена, можно даже сказать, что чужаки вели себя с некоторой деликатностью. Пафнутьев еще раз взглянул на хрустальную вазу, которая так и осталась стоять на полу у окна - ее не прихватили с собой, не разбили, поставили на пол с большой осторожностью.
Пафнутьев надеялся, что с такой же осторожностью бандиты отнесутся и к Вике. Надеялся, предполагал, но в то же время знал наверняка, что надругаться над женщиной - первое средство давления. Даже если им и не хочется этого, даже если при этом не испытывают никаких приятных ощущений, они чувствуют себя обязанными задрать подол. Иначе над ними будут смеяться. Так что это еще и способ самоутверждения.
Как ни ждал Пафнутьев звонка, но когда он прозвенел, то заставил его вздрогнуть. Пафнутьев не торопился. Он выждал три звонка и только после этого поднял трубку.
– Да, - сказал он.
– Слушаю.
– Павел Николаевич?
– раздался вкрадчивый голос, и Пафнутьев сразу понял - они.
– Да, это я.
– Вы все поняли?
– Нет, не все... Я не знаю, с кем говорю.
– Это неважно.
– Что вы хотите?
– Дружить хотим, Павел Николаевич.
– Ну и дружите... Кто мешает?
– Мы с вами хотим дружить.
– И в чем это будет выражаться? Как будет выглядеть? К чему сведется?
– Ничего нового... Законы дружбы вам известны. Друзья помнят друг о друге, выручают в трудную минуту... Держат совместную оборону против плохих людей, обстоятельств, событий.
– Это вы побывали у меня дома?
– Заметили?
– Повторяю - вы побывали у меня дома?
– Пришлось таким вот необычным способом привлечь к себе внимание. Дело в том, что...
– Где Вика?
– С ней все в порядке. Она здесь, недалеко...
– Дайте ей трубку. Хочу убедиться в том, что с ней все в порядке.
– Это невозможно... Я звоню из автомата, а она в помещении.
– Тогда передайте трубку Вовчику. На том конце провода возникла заминка. И чем больше она длилась, тем увереннее чувствовал себя Пафнутьев - кажется, он попал в точку.
Если Вовчик здесь не при чем, то почему молчат? Значит, Вовчик действительно рядом, слушает разговор, и теперь они пытаются понять - где оплошали, где выдали себя?
– Не понял?
– наконец произнес голос все с той же вкрадчивостью, но теперь в нем была и растерянность.
– Значит так, разговаривать с вами буду только после того, как услышу голос Вики, - Пафнутьев положил трубку. И тут же пожалел об этом, чертыхнулся, но делать было нечего. Дело в том, что чем дольше он говорил, тем больше у Дубовика и Шаланды было бы возможности выйти на похитителей. Но, с другой стороны, Вовчик теперь будет знать, что никто не пытается его засечь, что игра идет открытая. Вот если позвонит, тогда можно будет разговор затянуть подольше.
Так и получилось - телефон зазвонил минут через пять.
– Вовчик говорит, - услышал Пафнутьев голос в трубке и сразу узнал его, это действительно был Неклясов. Нагловатый голос, надломленный, почти скрипучий тембр и уверенность человека, который знает, что может позволить себе что угодно, который не привык сдерживать себя ни в чем.
– Слушаю тебя, Вовчик, - Пафнутьев сразу дал себе команду говорить как можно неопределеннее, чтобы разговор затянулся подольше, чтобы успели, успели ребята засечь этих звонарей.
– Ну, если слушаешь, то слушай... Баба твоя в порядке...
– Ее зовут Вика.
– А мне плевать, как ее зовут. Мне это не нужно вовсе.
– Что же тебе нужно?
– Ерхов. Он мой человек, отдай мне его, Паша.
– А меня зовут Павел Николаевич, - проговорил Пафнутьев, радуясь еще одной возможности затянуть разговор. Он никогда не возражал, когда его называли Пашей, кто бы не обратился. Пафнутьев не оброс еще административным жирком и легко сходился с людьми, не чувствуя большой разницы между последним алкоголиком и первым секретарем. И то, что он сейчас поправил Вовчика, сделал вид, что оскорблен таким обращением, было продиктовано все тем же желанием затянуть разговор.