Банда 6
Шрифт:
К кому он прибегал?
Кого и о чем хотел предупредить?
А ведь предупредил же — у него не хватило терпения подождать всего несколько минут, пока Худолей войдет в дом, он тут же побежал за ним. Пистолет — вот в чем дело. Скорее всего он сообщил кому-то, что пистолет изъят. Или же поспешил убрать какие-то следы, унести какую-то улику.
— Ну, ты даешь, старик, — озадаченно пробормотал Худолей. — С тобой, я смотрю, не забалуешь... На кого же ты работаешь, в таком случае? И не ты ли хлопнул любимого хозяина? А что, вполне возможно. Пока
Пафнутьева он нашел в каминном зале — тот беседовал со странным человеком какого-то нервно-возбужденного вида. Тощий бледный тип с седой щетиной и в мятом пиджаке, в котором он, похоже, и спал эту ночь, поминутно вскакивал, обегал вокруг стола, за которым сидел Пафнутьев, присаживался, заламывал пальцы, так что слышался живой треск рвущихся сухожилий, и снова садился. Пафнутьев наблюдал за ним молча, сосредоточенно, с едва заметной скукой. Он даже не поворачивал головы вслед за нервным и смотрел на него, лишь когда тот пересекал линию его взгляда.
— А вот и наш эксперт, — громко, внятно произнес Пафнутьев, увидев входящего Худолея, произнес с единственной целью — остановить носящегося кругами человека. — Прошу садиться, — опять громко и раздельно произнес Пафнутьев. — Есть вопросы, есть, надеюсь, ответы. Надо и то, и другое произнести вслух, чтобы не было у нас ни вопросов, ни ответов.
— Это как? — не понял нервный.
— Шутка, — ответил Худолей. — Начальство шутит.
— В этом доме? В этот момент? В-в-в... Когда я в таком состоянии? Шутка?!
— Если дело не допускает шуток, значит, это несерьезное дело, — Пафнутьев говорил все с той же размеренностью, чтобы нервный осознал необычность слов, которые он произнес.
Тип замер на секунду, подумал, но, видимо, у него не хватило сил и терпения понять сказанное, и он снова устремился вокруг стола. Худолей перехватил его на одном из виражей. Уцепившись за руку, подтащил нервного к стулу и усадил, положив его руки ладонями вниз на стол. Когда тот попытался было снова вскочить, Худолей вынул из кармана куртки пистолет и со стуком положил на стол.
— Ваше оружие?
— Что? — отшатнулся нервный.
— Объячев, хозяин дома, был убит из этого пистолета. А вот и глушитель, — Худолей был суров, неулыбчив, но Пафнутьев уловил, уловил все-таки в самых уголках худолеевских глаз шалые искорки. — Сейчас он находится в морге. На вскрытии, — замогильным голосом продолжал Худолей. — И когда вскрытие закончится, мы будем знать все.
— О боже! — прошептал нервный и отшатнулся на спинку стула. Теперь он не смог бы бегать вокруг стола, даже если бы позволили, даже если бы помогли подняться со стула.
— Это Вьюев, Олег Игоревич Вьюев, — пояснил Пафнутьев. — Давний друг, хороший знакомый Объячева. Они вместе начинали,
— Объячев — мой друг? — простонал Вьюев, горестно раскачиваясь из стороны в сторону. — Он обобрал меня, как... как... — Вьюев развел руки в стороны не в силах подобрать слово, которое бы отразило его чувства.
— Хорошо обобрал?
— Начисто! — как от боли, вскрикнул Вьюев.
— Что вы можете сказать по этому поводу? — Пафнутьев указал на пистолет и глушитель, которые все еще лежали на столе.
— Впервые вижу, — тот с легкой брезгливостью отодвинул от себя оружие. — Никогда не пользовался.
— И мысли такой не было? — уточнил Пафнутьев.
— Мысли? — удивился вопросу Вьюев. — Мысли были.
— Что же останавливало?
— Здравый смысл.
— И немного робости?
— Разумеется. А как же... Робость входит в понятие здравого смысла. Робость, опасливость, страх. — Вьюев немного успокоился, выглядел увереннее, на вопросы отвечал убежденно, будто речь шла о вещах, которые он хорошо обдумал и пришел к твердым решениям.
Пафнутьев смотрел на сидящего перед ним человека и понимал, ясно понимал — это не слабак. А его нервное и бестолковое кружение вокруг стола — всего лишь минутная слабость, которая бывает и у самых сильных людей. Знал Пафнутьев и другой закон — слабаки редко плачут, гораздо чаще слезы катятся у людей сильных, способных на поступки решительные, отчаянные, безоглядные. Сильные не просто плачут, они рыдают, но не надо им напоминать об этом.
— Вы приехали к Объячеву за деньгами?
— Да.
— А он?
— Послал.
— Деньги?
— Меня послал. Сказать куда?
— Догадываюсь. Это был его окончательный ответ?
— Он говорил всякие слова, произносил какие-то обещания, какие-то надежды пытался внушить, но я понимал — никогда моих денег не отдаст. Не сможет. Он сам об этом не догадывался, но я понял: Объячев воспринимал возвращение долга как личное оскорбление. Он не мог переступить через себя. Мог только брать. Причем брал всем.
— Всем — это как? — спросил Пафнутьев.
Вьюев еще дальше отодвинул от себя пистолет. Некоторое время молча смотрел в окно — солнечные лучи били ему прямо в глаза, но он, казалось, не замечал этого неудобства, более того, смотрел на солнце не мигая, будто для него это было привычное занятие.
— Чем брал? — Вьюев усмехнулся. — Говорю же — всем. Унижением, оскорблением... Зная, что человек не может вернуть долг, пустяковый долг, больших долгов он не прощал, так вот, зная, что с этого человека ничего уже взять нельзя, он брал его самолюбие, достоинство. Он растаптывал его, превращал в тряпку и этим как бы возвращал долг. Как-то приехал ко мне за деньгами... Я не смог ему тогда вовремя вернуть долг. И тогда он изнасиловал мою жену.