Банда 7
Шрифт:
Детей на улицах Пафнутьев не заметил, людей цветущего возраста тоже не было, и казалась даже странной высадка секс-десанта из далекой, обуреваемой страстями и вьюгами России. Кого они собирались обслуживать, эти крашеные тетеньки, чьи чувства будоражить, чью нравственность подвергать испытаниям? Видимо, нормальная человеческая жизнь здесь все-таки еще теплилась, но была спрятана так глубоко и надежно, что на поверхности оставались только пальмы, витрины да старики со старушками, шелестящими что-то друг другу.
На залитой огнями набережной, среди других гостиниц с пылающими окнами, громадными стеклами первых этажей, «Верона» показалась
А напрасно.
Как это обычно и бывает в жизни, первые впечатления оказались самыми верными. Видимо, какой-то орган у человека работает более надежно, нежели слух, зрение, разум и прочая дребедень. Гостиница «Верона» явно отличалась от всех прочих на набережной, причем отличалась в худшую сторону. Просто мы обладаем дурацкой способностью убеждать себя в том, что все в мире гораздо лучше или хуже, чем это есть на самом деле. Когда хочется, мы легко, играючи, убеждаем себя в том, что все не так плохо, как нам показалось, когда хочется, мы так же убедительно доказываем себе, что все куда хуже и беспросветнее, чем есть на самом деле.
Закончилась обычная в таких случаях суета у стойки администратора, все получили ключи и тут же, расхватав сумки, разбежались по этажам с тайной надеждой войти в номер и ахнуть от восторга, потом, распахнув дверь на балкон, окинуть счастливым взором гладь Средиземного моря, праздничную толпу на набережной, огни незнакомого города, короче, увидеть жизнь недоступно прекрасную и опять ахнуть, и опять. Как это случается, когда неожиданно на своей знакомо-замухранной улице вдруг увидишь совершенно потрясающую красавицу в нездешнем наряде и с улыбкой на устах. И покажется тебе, что жизнь ее полна прекрасных впечатлений, волнующих встреч и путешествий, не говоря уже о ночных времяпрепровождениях, не говоря уже о ночных... Хотя умом, печальным и усталым своим умом понимаем, что на самом деле все не так, ребята, все далеко не так...
Ну да ладно, оставим красавицу, нечаянно забредшую на нашу улицу, в наш тускло освещенный, истомившийся по любви внутренний мир, оставим ее и вернемся в гостиницу «Верона» к Пафнутьеву, который идет по узкому полутемному коридору, с трудом различая номерки на дверях.
Высмотрев двенадцатый номер, на ощупь найдя замочную скважину и протолкнув в нее плоский ключ с килограммовым набалдашником — чтобы никому не пришло в голову унести ключ из гостиницы, Пафнутьев повернул его, толкнул дверь и вошел. Выключатель оказался под рукой, он щелкнул кнопкой, постоял, привыкая к свету, а когда открыл глаза и обрел способность видеть, был откровенно...
Не то чтобы разочарован, нет, он был обижен тем, что увидел.
Номер представлял собой узкую комнату, напоминающую пенал, напротив двери было окно, на котором висело жалюзи из деревянных реек со следами белой краски. С одной стороны веревка истлела и оборвалась, с другой стороны еще держалась, поэтому решетка повисла наискосок. Отведя сноп досок в сторону, Пафнутьев увидел вовсе не залитую вечерними огнями набережную, не Средиземное море, и лунной дорожки он тоже не увидел. Перед его глазами открылся внутренний двор, заваленный ящиками, опутанный трубами, на дне двора стояли мусорные контейнеры, и оттуда тянуло какими-то застарелыми кухонными отходами. Контейнеров было многовато: видимо, в этот
— Я приветствую тебя, о, прекрасная Италия! — воскликнул Пафнутьев и поплотнее закрыл окно. Поскольку створки не хотели оставаться в сдвинутом состоянии и постоянно расходились, Пафнутьев подволок к окну тумбочку, более напоминающую комод, и подпер их. Запах отсыревших стен, влажного белья и старой, расслоившейся мебели — это было совсем не то, что он ожидал увидеть. — Ха! — сказал он непочтительно. — И это хваленая Италия?!
Пафнутьев мог сказать еще что-нибудь менее почтительное, но в дверь постучали, она открылась, и он увидел физиономию Халандовского. Опасливо оглянувшись в коридор, тот проскользнул в номер и плотно закрыл за собой дверь.
— Паша, беда! — прошептал Халандовский свистяще. — Представляешь, мы с Настенькой одновременно сели на кровать, можно сказать прилегли, а две ножки возьми да и надломись. Теперь с нас взыщут?
— Обязательно, — кивнул Пафнутьев. — А с меня — за это жалюзи.
— Ты его оборвал?
— Оно само оборвалось. Причем даже не в этом и не в прошлом году.
— А знаешь, куда выходит мое окно? Если думаешь, что оно выходит на Лигурийский залив, то ошибаешься.
— На гараж.
— Паша! — потрясенно закричал Халандовский. — Ты угадал!
— А мое — на кухонный двор, — мрачно сказал Пафнутьев. — Даже открыть его не могу. Воняет.
— Выход один. Выпить, Паша, надо. Не возражаешь?
— Я?!
— Понял.
— Только это... Не забудь, что мы познакомились час назад в придорожной забегаловке. Зовут меня Павел.
— Но я с твоего позволения все-таки останусь Аркашкой.
— И это правильно, — кивнул Пафнутьев. — Завтра с утра можешь называть меня Пашей. Но сначала пусть все увидят, что мы с тобой слегка пригубили итальянского вина. Если, конечно, мы пригубим вина.
— Вообще-то, у меня все с собой, — многозначительно сказал Халандовский.
— У меня тоже. Но надо выпить в баре. Не для себя, для общества.
— Ты, Паша, никогда не задумывался, как много мы делаем себе во вред, полагая, что это нужно обществу?
— Я думаю над этим постоянно, — сказал Пафнутьев скорбно. — Пошли. А то меня что-то давит, не то снаружи, не то изнутри.
— Это жажда, Паша, — сказал Халандовский.
Медленно, почти на ощупь, друг за дружкой они прошли по узкому коридору, спустились по лестнице и растерянно остановились в вестибюле. Здесь не было ни души, и спросить, как пройти в бар, было попросту не у кого. Тогда оба, не сговариваясь, прошли в одну сторону, они уперлись в закрытую дверь, вернулись обратно, нашли какие-то несвежие ступеньки вниз и неожиданно оказались в баре. Стенка с гнездами для бутылок, несколько столиков, стойка...
Бар был совершенно мертв.
Не было здесь ни бутылок, ни стаканов, ни стульев у столиков, не горели призывно и соблазняюще огни. В сумрачном, пыльном помещении царил все тот же сыроватый запах, который Пафнутьев почувствовал в номере.
— Павел Николаевич, — церемонно заговорил Халандовский, — не кажется ли вам, что выпить здесь будет несколько затруднительно?
— Даже невозможно.
Продолжая блуждать по гостинице, Пафнутьев и Халандовский оказались в столовой. Покрытые скатертями столы стояли вдоль стены, но, коснувшись невзначай одного из них, Пафнутьев озадачился — скатерть была влажной, ее постелили не более часа назад.