Бандиты. Красные и Белые
Шрифт:
Однако когда Василий Иванович, не зная, к кому еще обратиться за помощью, от безысходности позвал безногого отца, тот молча собрался и приехал.
В избе начдива было пусто — только длинный стол с двумя скамьями по обеим сторонам и пишущей машинкой, сиротливо стоящей на краю, койка в углу и русская печь.
— Без бабы живешь? — спросил Иван Степанович.
— Без бабы. Не до баб сейчас.
Иван Степанович посмотрел на сына как на юродивого — со смесью жалости и брезгливости.
— Совсем тебе война мозги-то поиссушила. Как — без баб? Вы без баб совсем озверели все. Мужику смягчение нужно, а вы все сухие, немазаные, — Иван Степанович вздохнул и сел на скамью.— Ну, зачем звал?
Василий Иванович сел рядом и рассказал. И чем дольше отец слушал, тем шире улыбался.
— Ты чего? — спросил Василий Иванович.
— Гляжу, Василий, ты в ум входить начал.
В другой бы раз начдив завелся, и опять вместо разговора случилась бы ругань, но, видимо, Василий Иванович и впрямь начал входить в ум и молча проглотил усмешку родителя. Отец, однако, сразу посерьезнел.
— Много времени даешь?
— Нужно мне, тятенька, чтобы ответ они дали не позже октября. Это значит, должны вы до Омска добраться не позднее сентября.
Иван Степанович крякнул:
— Однако без ноги могу в два раза дольше провозиться. Сам знаешь, не ближний свет.
— Вам, тятенька, нужно только к белым попасть, сообщить, что важный пакет имеете для Колчака, и потребовать, чтобы вас непременно лично
в Омск доставили. Я потому вас к себе и вызвал — от нас до белых всего ничего.
— Говорить ли, кем ты мне приходишься?
— Вот этого, тятенька, никак нельзя. Можете дальним родственником сказаться, но близким — ни боже мой! Злы на меня казаки, очень злы, много я им крови попортил.
— А сейчас, значит, покаяться хочешь?
Тут Василия Ивановича захлестнула такая обида, что даже слезы из глаз брызнули.
— Вы, тятенька, думаете, мне себя жаль? Ничего-то вы про меня, тятенька, не знаете. Если я своих бойцов сейчас распущу, их казаки по одному переловят и в капусту изрубят. И я сам рубил. Правила у войны простые: не ты — так тебя. Если мне надо жизнь отдать за моих орлов — отдам, можете не сомневаться. Или вы думаете, я в штабе отсиживаюсь, пока идет атака конная?! Я малой кровью обойтись хочу, большую я уже пролил.
— Потому, значит, меня отправить хочешь, а не Петрушку своего? — усмехнулся отец. — Ладно- ладно, не сердись. Вижу — правильный ты мужик стал, Василий Иванович. И слухи про тебя правильные ходят. Когда идти прикажешь?
Ушел отец до света, с котомкой своей, компасом, чтобы в степи не плутать, и кисетом, в который Василий Иванович засунул письмо Колчаку и засыпал махоркой.
И вот теперь оказалось, что отец никуда не дошел. Что с ним? Жив ли? А если погиб, мучился ли перед смертью?
Холод льва вернул Василию Ивановичу присутствие духа. Если кисет прислали из штаба армии, значит, они схватили отца. Скорее всего, хотят сказать, что либо Чепаев сдастся сам, либо они убьют отца. Опять угрозы. Но к ним Василий Иванович уже привык.
Решено — он будет тянуть время, пока его бойцы приходят в себя. Сейчас они не станут гоняться за бандитами и казачьими разъездами, а просто уйдут в глухую оборону копить силы. А потом можно взять штурмом Уральск, спасти отца и распустить дивизию — идите, куда хотите. А сам Василий Иванович доберется до Украины и примкнет к батьке Махно.
На окраине станицы зашумели моторы, и вскоре оба аэроплана, один за другим, взвились в синее небо. Тотчас на улицы выскочила детвора и радостно засвистела, заулюлюкала, будто не боевые машины взлетали, а воздушные змеи с мочальными хвостами.
Дзержинский
— Феликс Эдмундович, шифровка от Белого.
— Читай. Только без этих твоих...
— Я помню, Феликс Эдмундович, — Петере откашлялся. — «Чепаев не проявляет активности. Предмет после взятия Лбищенска не использует. После замены командарма и отъезда Фурмана осторожничает, никого, кроме ординарца, к себе не подпускает. Ординарец завербован Фурманом, но пока выжидает. Обстановка спокойная».
Дзержинский задумался.
— Может, мы зря в Реввоенсовете решили Фрунзе с командования Четвертой армией снять так внезапно? Выглядит и впрямь подозрительно. Лазаревич ваш тоже... Он командующий или институтка?! Почему с Чепаевым всегда заместители разговаривают?
— Не могу знать!
— А кто может?! Черт знает что! Почему все такие трусливые, даже кашлянуть без разрешения боятся?
— Отчего же, Феликс Эдмундович? Вот Чепаев тот же самый...
Дзержинский удивленно поднял глаза.
Петере спокойно выдержал взгляд начальника. Он знал, что сказал крамолу. Операция направлена против чересчур инициативных и независимых. Свобода и независимость суждений означают свободу и независимость поступков, значит, решения Реввоенсовета и ВЦИК могут подвергаться сомнению и осуждению. Этого быть не должно.
Множество мнений ничего, кроме хаоса, породить не могут, что убедительно доказала судьба Временного правительства. Диктатура пролетариата — это именно диктатура, и «пролетариат» — уже зависимое слово. Пройдет какое-то время, и слова партии станут для всех догмой, но случится это после того, как исчезнут люди, восставшие против догмы.
— Ты больше так не шути, — сказал Феликс Эдмундович. — Передай Белому — операция затянулась, даю на завершение неделю.
— А если...
— Никаких если. Скоро наступление, никто из нас не хочет, чтобы Чепаев взбрыкивал, как Махно. Если он взбрыкнет — мало не покажется. Смотри на карту — он легко может соединиться как с Колчаком, так и с Деникиным.
— Но Чепаев — злейший враг Колчака...
— Англия тоже была злейшим врагом России, и это не помешало ей вступить в Антанту. Чувствуешь, куда я клоню?