Бандиты. Ликвидация. Книга первая
Шрифт:
— Бог миловал.
— А вот мне не повезло. У меня родители — дворяне. И я каждый день по тонкому льду хожу — когда же наконец все начнут тыкать пальцем в мое неправильное происхождение. Никто даже не вспомнит, что отец был беден, мать скончалась после родов, а воспитывала меня прачка. Никто не спросит, что глаз я потерял в кузнице, когда кусок окалины отлетел от пережженного металла во время практики в мастерских. Я под ударом только из-за неправильных родителей. Вы, конечно, тоже, потому что работали на царскую полицию, и никого также не будет интересовать,
Кремнев молчал. Вины за собой он не чувствовал, но Владимир Александрович был прав — под ударом сейчас все. Он никак не мог подумать, что Бенуа выкинет такой номер — позвонит в чрезвычайку.
— Комаров ко мне лично приезжал, вы понимаете? Распекал меня в присутствии всех: и агентов, и подозреваемых. Что, мол, у вас тут за самоуправство, почему вмешиваетесь в дела чрезвычайной комиссии! Десять минут без малого! А я ничего не мог ответить, потому что даже не знал, что произошло.
— Я не могу бегать за вами для согласования таких мелочей. Мне всего-то и нужно было посмотреть, что именно Скальберг сдал из похищенного в Эрмитаже, нет ли каких-то несовпадений.
— А у меня спросить не могли? Я вам совершенно точно могу сказать, что в феврале к нам приходили люди из ВЧК и при мне допрашивали Скальберга о коллекции некоего Булатовича. Там не хватало одного предмета, и они допытывались, куда он мог деваться.
— И вы молчали?!
— А вы спрашивали? У меня такие проверки каждую неделю, то с одним, то с другим.
— Так расскажите сейчас! Что было-то?
Владимир Александрович потер отсутствующий глаз через повязку и стал вспоминать:
— Ну, его сначала допытывали — почему вернул не все предметы из коллекции. Это было логично — если коллекция похищена полностью, то почему в ней недостает только одного предмета. Скальберг уперся — мол, не знает, сколько их там вообще хранилось, и какой смысл ему забирать один предмет, если их так много. Долго они его поймать пытались на вранье, но ничего не получалось. Спросили, где нашел сокровища и почему решил, что они из Зимнего. Ну, на второй вопрос я им и сам ответил — потому что вензеля «эн-два» с короной почти на всех вещах были, а кое-какие и с «эн-один». А насчет где нашел — Скальберг сначала замялся, а потом говорит: приспичило до ветру, когда по Тамбовской шел. У него дом на пересечении с Расстанной, далеко было, вот он во дворы и рванул. Меж сарайками пристроился, а там и увидел мешок с добром.
— И что, в эту ахинею поверили?
— Нет, конечно, пошли проверять. А там и правда меж сараями сплошные кучи и снег желтый. Да и как проверишь — Скальберг вещички сдал в восемнадцатом, а они только через два года проверять прибежали. Не вязалось — зачем ему было золото-бриллианты сдавать, а какую-то железяку прикарманивать? В конце концов, характеристика у парня была хорошая, жуликов ловил — дай бог каждому...
— Вот зачем они его пытали, — понял Кремнев и победно посмотрел на начальника. — Вы понимаете?
Кошкин некоторое время вращал глазом, пока не осознал мысль Сергея Николаевича.
— Думаете, они у него выпытывали, где предмет? Думаете, что Баянист с компанией и уперли тот мешок?
— Глупости, у них на мешок фантазии не хватит. Самое большее — бутылку водки упереть. Сокровища из дворца украл Скальберг и его друзья — Куликов и Сеничев. Потому-то Скальберг так и занервничал, когда их убили... Понял, что кто-то вышел на след.
— Не вяжется, — сказал Кошкин. — Чтобы пытать Скальберга насчет какой-то безделушки, нужно знать о существовании этой безделушки, а вы утверждаете, что о ней знал только он.
— Не забывайте о Куликове и Сеничеве. Кто-то из них мог проболтаться.
— Но что в нем ценного, в этом... как они его называли... а, в тритоне? Ящерица какая-то.
Кремнев задумался.
— Не узнаем, пока не найдем.
Федор появился на пороге раньше условленного времени.
— Собирайся, едем.
— Куда это? — простонал Богдан, не открывая глаз.
— На кудыкину гору.
— Я никуда не поеду.
— Собирайся, или никаких дел не будет.
Богдан, кряхтя, пошарил рукой по стоящему рядом табурету, нащупал пенсне и, только нацепив его на нос, поднялся со своего лежбища.
— Чего уставился? Отвернись.
— Баба, что ли?
— Баба не баба, а отвернись. Не люблю.
Федор пожал плечами и отвернулся. Богдан быстро оделся, вынул петуха из кармана и повесил на шею. Хоть и холодный, а пусть висит. Что-то там Прянишникова задумала, нужно быть начеку.
— Куда едем-то?
— Товар смотреть.
Вроде не врал. По-быстрому одевшись, Богдан натянул сапоги и посмотрел на затылок Федора.
— А зачем нам смотреть товар? Я вам вполне доверяю.
— Зато у нас сомнения есть. Пошли уже.
На улице ждал грузовик, за рулем сидел давешний «барыга», который ни бэ ни мэ у Пассажа сказать не мог. В кузове расположились еще четверо, никого из них Богдан раньше не видел.
— В кабину садись, — велел Федор.
Так Богдан оказался зажат между шофером и Федором.
— Погнали, — сказал Федор.
Автомобиль поехал.
Богдан испытывал досадное неудобство, вроде гвоздя в подошве. Что они собираются с ним делать? Убивать? Пытать, как Скальберга? Неужели Федор каким-то образом узнал, что Богдан работает на уголовку? Однако угрозы для жизни Перетрусов не чувствовал, потому и не сопротивлялся.
Чем дольше ехали, тем сильней нарастало беспокойство. Готовилась какая-то пакость, но никак нельзя было понять какая.
— Ствол есть? — спросил вдруг Федор.
— Нет.
— И не надо, у Яши «парабеллум».
— Зачем это?
— Может пригодиться.
— Я не хочу.
— Поздно уже хотеть.
Они свернули во дворы где-то в районе Витебского, Перетрусов, отвлеченный разговором, не успел рассмотреть название улицы. Далее пошли пустыри, сараи, глухие кирпичные стены и заборы.