Бандиты. Ликвидация. Книга первая
Шрифт:
Эберман вернулся домой, на Тамбовскую, и обнаружил, что за два года в Крестах изрядно состарился. Теперь ему вполне можно было дать не шестьдесят даже, а все семьдесят. Он пошарил в своем тайнике, в камине, и ничего не нашел. Странно, что в построенный специально для такого случая тайник он за все годы так ничего и не отложил. Думал, что успеет, и вот, как оказалось, не успел.
Он стал старьевщиком. Все равно лучшее, что он умел, — это втюхивать окружающим всякую рухлядь. У него довольно сносно стало получаться, выросли и оборот, и выручка. Эберман вдруг открыл для себя радость простого труда, когда весь день ходишь от двора ко двору, общаешься с людьми, торгуешься, покупаешь, продаешь и чувствуешь течение жизни, а не теряешься в нем, как щепка, которую уносит потоком.
Его теперь узнавали на улицах, здоровались, интересовались новостями и рассказывали сплетни. Он чувствовал себя — усталость, радость, интерес, скуку, печаль, гнев, разочарование — эмоции, на которые раньше времени не было. Стал навещать и приглашать к себе племянника Эвальда. Они познакомились на суде — в первых рядах сидели брат Леннарта, его жена и пятнадцатилетний сын. Племянник наведывался в гости, обсуждал с ним искусство и политику, и Леннарт Себастьянович думал — вот сейчас и надо умирать, в состоянии абсолютного счастья.
Но тут вмешалось общее событие.
Эвальд с какими-то молодыми людьми, очевидно, тоже юнкерами, ввалился в квартиру рано утром, еще даже не рассвело. Все были замерзшие, промокшие насквозь, при себе был вещмешок и кожаный портфель.
— Дядя, я знаю, что ты раньше был жуликом. Нам нужен твой опыт, — сказал Эвальд.
— Что?
— Вот.
Они развязали мешок, и внутри оказались вещи, которые дядя Леннарт наметанным глазом определил как роскошные.
— Вы что, ювелирный магазин ограбили?
— Нет, Эрмитаж.
— Что?!
— Дядя, в стране переворот, к власти пришли большевики. Там сейчас уже грабежи начались, мы взяли совсем немного.
— Это немного, по-вашему?
— Дядя, ты поможешь?
— Сначала разденьтесь и обсохните. Я чайник поставлю.
Первым делом он спросил, какого черта они вообще поперлись в Зимний. Молодые люди рассказали все, без утайки, и вот тут-то сердечко у Леннарта Себастьяновича ёкнуло. Вот оно, то, что два года назад напророчила мадам Прянишникова. Значит, имя Эбермана есть в плане общего события.
От недавнего счастья не осталось и следа. Он с опаской смотрел то на мешок с сокровищами, то на портфель с коллекцией и никак не мог избавиться от чувства, что это все — проверка. Проверка — на месте ли тот бес, которого изгонял Булатович. И Леннарт Себастьянович чувствовал — здесь он, рогатый, поджидает. Жизнь опять начинала раскручивать маховик, сейчас все опять полетит кувырком... но как он без этого жил? Ведь в этом и смысл — жить так быстро, чтобы не замечать течения времени, в этом смысл вечной молодости — движение без остановки.
— И что вы собираетесь со всем этим делать? — спросил Эберман у гостей как можно спокойнее.
— Выехать за границу и там продать, — сказал тот, кто выглядел самым старшим, — Шура Скальберг.
— Разумно. Когда собираетесь?
— Еще не знаем. Но чем скорей, тем лучше. В самое ближайшее время здесь может начаться настоящая война.
— А как вы собираетесь поступить с вдовой Прянишниковой?
Мальчики переглянулись.
— Никак, — резко ответил Скальберг. — Дырку ей от бублика.
— Ты что, Кирюха же просил передать...
— Что ты ей хочешь передать? Последние слова? Пожалуйста, иди и передавай.
Эвальд осекся.
Леннарт Себастьянович едва владел собой. Ему хотелось наорать на недорослей, выставить из квартиры и поскорей открыть портфель. Но он понимал, что так себя выдавать нельзя.
— Предлагаю поступить следующим образом. Сейчас мы вытаскиваем все вещи, пересчитываем и составляем список в нескольких экземплярах. Затем я прячу вещи, а вы со своими экземплярами идете по домам и обдумываете, как хотите поступить. Как только решите — я к вашим услугам. Но делать это забесплатно я не буду. Мне нужна какая-то оплата за риск, который я с вами делю. Скажем, перстень с камнем или что-то в этом роде. Вы согласны?
Конечно, они были согласны.
— И вот еще. Если ко мне нагрянут с обыском и обнаружат все это — ваши имена я не смогу скрывать. Даже за очень большие деньги. Так что подумайте, оправдан ли риск.
Это был старый прием — выбор без выбора. Куда им сейчас идти? Рассвело, на улице не пойми что творится. Так что они все были у дяди Леннарта в кармане.
Опись составляли в течение часа. Потом молодых парней сморило — все-таки больше суток без сна, такое напряжение для психики. Эберман постелил им прямо на полу. Внутри у него все клокотало, и он отправился на улицу, подышать и успокоиться.
Эберман пошел по дворам. О торговле речи никакой идти не могло, но клиенты все равно выходили и рассказывали все, о чем слышали. Народ был взбудоражен. Говорили, что в Обводном утопили все отделение полиции за отказ подчиняться революционной власти. Совсем рядом, на Курской, ограбили винную лавку, и теперь полквартала ходит пьяными в сопли. Что за власть такая, которая позволяет устраивать подобные бесчинства?
Тут и там в городе раздавались выстрелы, крики о помощи, грязная площадная брань. Пару раз Леннарту Себастьяновичу пришлось увидеть, как солдаты и матросы выводят из подъездов растерянных господ и увозят куда-то на автомобилях. Один раз Эбермана задержал патруль, как они себя назвали. Покопались в вещах, обыскали старика, ничего не нашли, разочарованно реквизировали чьи-то поношенные сапоги. Леннарт Себастьянович не возражал — «патруль» был навеселе, спорить с пьяными, тем более вооруженными, оказалось бы верхом глупости.
Эберман начал приходить в ужас. Резоны молодых людей о бегстве из страны казались ему теперь в высшей степени разумными. Он вернулся домой, когда начало темнеть. Молодые люди все еще спали. Камин выгорел и уже почти остыл, так что Леннарт Себастьянович аккуратно его вычистил и разбудил гостей.
— На случай, если я вдруг помру или меня убьют на улице, — сказал он. — Сейчас я покажу вам тайник. Ключ у меня только один, поэтому висит он за иконой.
Он прошел к стене, противоположной от окна, перевернул икону святого Пантелеймона и снял висящий на ней ключик.