Банкир
Шрифт:
— Это же риск какой! А если бы стопорнули?
— Кто не рискует, тот… Ну дальше ты знаешь. Гнали мы всю партию, что называется, самоходом, на огромной скорости, под прикрытием двух вертолетов и какой-то важнецкой бумаги из Совмина. Ты права: если бы стопорнули… Но братва тогда еще не сориентировалась, да и бумага Совмина по старой памяти чего-то значила… А вообще ты права: если бы с бибиками что случилось — не сносить мне головы. Операцию проводил на свои и под свою же ответственность, но две сотни тысяч «зелени» налом все же изъял из «совместного»
«Мерсы» ушли, что называется, «с колес»: как раз тогда стали преобразовываться министерства, кто — в «Газпром», кто — в «Лесбумпром», и кататься им на «тридцать первых» «волжанках» уже было полное ломалово… А времечко стояло еще пока такое, что и «ауди» — машина аховая… На лимузинах раскатывать себе позволяли только три десятка избранных. «Мерсы» пришлись кстати.
— Дорог кусок к обеду. Ну так и развивал бы этот бизнес…
— Вот как раз и нет. Одну сделку провернул под сурдинку — и ладушки…
Жадность фраера погубит! Деловые уже распробовали здешний интерес к иномаркам и стали угонять «новье» по Западной Европе пачками! Становиться им «поперек характеру» — время терять. И если время — деньги, то тогдашнее «судьбоносное» времечко — это были ох какие большие деньжищи. Короче, организовал я себе кооперативный «коммерческий» банк и стал пилить и строгать уже точно по специальности. Почти.
— Почему — почти?
— Потому что в любой стране «нал» и «безнал» — почти одно и то же. Причем «безнал» в особо крупных размерах куда предпочтительнее «нала» — «цивилизованные» последнего сторонятся, потому что запах дурной… Или — дурманящий. А наркота у них — в большом забое!
— Сторонятся… Но, наверное, не все…
— Не всегда и не везде. Покрутить «лимоны» и «арбузы» «зелени», которые стали курсировать через «границу на замке» чемоданами, баулами и даже цистернами, готовы многие. Потому что деньги если и пахнут, то только свежей типографской краской. И это у нас научились не считать доллары; на Западе — все в старых и добрых традициях: пфенниг марку бережет, а неплательщика — конвой стережет! А у немецкого конвоя не забалуешься! «Деньги, деньги, деньги, деньги, рублики… Фунты, франки, стерлинги да тугрики… Все ищут ответа — в чем главный идеал? Пока ответа нету — копите капитал!» Помнишь водевильчик?
— Смутно.
— Вот и я не ярче. Да не в этом дело. У нас «нал» оказался куда дороже своего безналичного собрата, это во-первых, а во-вторых… Продолжался период полной прозрачности границ СНГ при наполовину директивных ценах. Грянул девяносто первый год — вот тут и начался «чес»…
— А, знаю. Так эстрадники называют сериальные гастроли по городам, чтобы снять побольше «денег с провинциальных лохов за фанеру».
— Похоже. На Украине установили цены куда ниже, чем в России, — здесь реформа готовилась, а там Кравчук сразу же-лал показать, «як гарно жити без москалей»… Причем ввели купоны, реальная покупательная способность рубля на Украине оказалась вдвое ниже, чем в России, а по «безналу» они шли — один к одному! Ты представляешь навары?!
— Получается,
— Или «безнал» — в «нал»! Это даже не кино было, это был концерт по заявкам! Вот тут я и начал «гонять»… И закончилась бы моя гонка дыркой в башке, если бы не Кришна…
— Кришна?
— Ну да. Товарищ отца. Как-то позвонил мне — я купил себе квартирку небольшую…
— А на большую, что, — денег не было?
— Времени. Да и деньги — все крутились…
— А что это у него за кличка такая?
— Из-за подписи. Константин Кириллович Решетов. И когда ставил он свой росчерк на листе, получалось в аккурат — КРШН. Кришна, короче. Одно время, по молодости, как он плехановскую академию закончил и финансами стал заниматься в каком-то закрытом отделе Внешторгбанка, его прозвали сначала Решкой — от Решетов, потом Орловичем — так сказать, оборотная от Решки, потом уже устоялось — Кришна. Созвонились мы с ним, переговорили… О моих успехах он был, в целом, наслышан… Но резонно заметил — сколько веревочке ни виться, а войду я в орбиту криминала и тогда… Да я и сам чувствовал: могут быть проблемы. Которые в нашей стране со времен оных разрешаются просто: есть человек — есть проблема, ну а нет — так и нет…
Кришна предложил работать вместе — у него, так сказать, «под эгидой» изрядные капиталы «без ратного дела» застоялись, и люди, ими обладавшие, хотели вкладывать их пусть без большого «подъема», но и без значительного риска. На перспективу, так сказать… Связи и возможности у Решетова были не чета моим…
Я для дела подходил и знаниями, и накатом, а мою неумеренную рисковость в некоторых вопросах Кришна пообещал сдерживать… Поинтересовался здоровьем отца — он тогда как-то резко сдал — и попросил не афишировать перед ним наши контакты…
— Ты же говорил — они дружили…
— Какая-то кошка между ними все же пробежала, какая — я уточнять не стал;
Решетов был лет на пятнадцать помоложе отца, был когда-то вроде в его подчинении, а там всякое бывает. Да и предложение было стоящее, в подробности его распрей с отцом вдаваться просто не хотелось, да и крутость отцовского характера была мне известна… Я согласился. А через несколько дней отец умер.
— От чего?
— Острая сердечная недостаточность. Легко умер, во сне, с ним виделся за пару дней до этого — заезжал домой, привез кучу каких-то лекарств, фрукты…
Отец поставил тогда оперу Римского-Корсакова, ее очень мама любила, сказал вдруг: «Скучаю я без нее. Уже сколько лет прошло, а скучаю. Ничего, скоро свидимся…»
Я начал что-то лепетать — мужик-де он крепкий и еще сто лет проживет, — отец оборвал меня взглядом… Знаешь, так бывает: вся сила из тела вроде уже ушла, а в глазах, во взгляде — осталась. Несокрушимая.
Посидели молча, музыку послушали… Потом отец встал из кресла — руки тряслись, хотел ему помочь, он отослал:
«Можешь жить — живи, не можешь — уходи. И не мешай ты мне, пожалуй…»