Банкир

Корнейчук Александр Евдокимович

Тарас. Я думаю.

Таня. Ну, думайте, а я пойду…

Тарас. Подождите.

Таня. Надумали?

Тарас. Таня, прошу вас, сядьте там. Сядьте.

Таня села у окна; Тарас остался у дверей.

Прошу вас сказать мне откровенно. Нет, не так… Прошу вас, Таня, если вам не понравятся мои слова, вы сразу укажите мне на дверь, и я исчезну.

Таня. Говорите скорее.

Тарас. Таня, в последние ночи я, наблюдая небо, звезды, в каждой из них вижу вашу улыбку. Таня, вы такая хорошая, и я… я…

Таня.

Ну, ну?

Тарас. Я вас полюбил.

Таня. Тарас… (Протянула к нему руку.)

Тарас скрылся за дверью.

Тарас, Тарас, куда же вы? (Побежала за ним, ведет его в комнату.)

Тарас. Вы же указали мне на дверь.

Таня(рассмеялась, обняла его). Тарасик, Тарасик… Планета ты моя!.. Чудак небесный!.. Я же люблю тебя.

Тарас. Таня…

Поцеловались.

Таня(отошла к окну). Вот звездочка упала… Тарас, ты научишь меня читать небо. Я хочу понять, почему в мире нет конца и начала… Почему?..

Входят Тайга и Чайка.

Тайга. И последнее, что я вам скажу, — вы должны беречь здоровье.

Чайка. Бывают такие минуты, Марина Ивановна, когда здоровье не нужно, — оно гнетет.

Таня. Чайка, тебя (к Тайге) и вас я и Тарас приглашаем ко мне. Чайка, ты можешь поздравить нас. Ох, какая жизнь будет у нас! Скажи, Тарас, скажи, какая у нас будет жизнь…

Чайка. Поздравляю вас, я очень рада.

Тайга. Желаю вам счастья.

Чайка. И я желаю вам счастья… Хотя нет, я не то хотела сказать. За эти дни я поняла: не надо желать счастья никому. Удержать его надолго, пронести через всю жизнь — вот чего я вам желаю.

Тарас. Благодарю.

Входят Шапиро и Ступа.

Ступа. А где Роман Степанович?

Чайка. Он скоро будет. Садитесь.

Шапиро. Здравствуйте.

Таня. Отец, я хочу тебе сказать, что я и Тарас…

Ступа. Подожди, тут такое дело! Садитесь, Абрам Моисеевич.

Тайга. Абрам Моисеевич, вы сегодня не вышли на работу. Вы заболели?

Шапиро. Я никогда, Марина Ивановна, не болел настолько, чтобы это мешало работе.

Тайга. Что же случилось?

Шапиро. За сорок лет моей работы я сегодня в первый раз не вышел на службу. Я получил сегодня утром телеграмму.

Тайга. Какую телеграмму?

Шапиро. Вот она.

Ступа. Дайте, я прочитаю. (Взял, прокашлялся, поправил усы.) «Дорогой Абрам Моисеевич, Ваш сын, Яков Абрамович, пулеметчик Н-ской части, в ночь на двадцать пятое героически отбивал нападение белояпонцев на нашу границу. В бою проявил себя как настоящий патриот нашей Родины. Дважды раненный, он не оставил пулемета и погиб как герой…»

Шапиро. Я пошел на кладбище. Целый день сидел у могилы моей жены… А потом вернулся домой и написал ответ. Я написал ответ на эту телеграмму командиру части, в которой служил мой сын, и пришел к Роману Степановичу, как к партийному товарищу, посоветоваться, так как писал я от

души старого беспартийного человека… Я прочитаю вам, Марина Ивановна, если что не так, то прошу сказать… (Надел очки, читает.) «Командиру Н-ской части от Абрама Моисеевича Шапиро. Я получил Вашу телеграмму сегодня утром, и в течение дня прошла передо мною вся моя жизнь. Когда умер мой отец, водовоз в нашем местечке Шпола, мать повела детей к раввину, и старый ребе нам сказал: «В талмуде сказано: бедняк подобен трупу. Идите, дети, в мир, ищите денег и помните всю жизнь, что вся сила в деньгах». Через несколько лет я стал вояжером, бегал от местечка к местечку, от села к селу… Дождь, град, мороз, ветер, собаки злые на панских дворах — ничто не могло меня остановить. Всю Украину и Польшу вдоль и поперек измерил я своими ногами. Все искал денег, и казалось, вот-вот, еще год, еще два — и я смогу открыть собственную маленькую лавочку. А годы шли. Я бегал все быстрее и быстрее. Хозяин мой, ребе Могильник, подгонял меня: «Быстрее, Абрамчик, быстрее! Еще год — и ты откроешь свою лавочку». Но чем быстрее бегал я, тем скорее богател ребе Могильник, а у меня начало останавливаться сердце. Не раз от жары падал я в степи, но деньги гнали меня, заставляли ползти на животе до первой хаты. Пришла война… потом ребе Могильник бежал, а я стал агентом в губпродкоме… Простите, товарищ командир, я вспомнил страшный кусок своей жизни. Ребенком благословил меня старый раввин искать деньги, и с той минуты они на мою душу накинули аркан, тащили по степям, били о камни, гнули шею, уничтожали во мне человека, волочили в болоте лжи, жульничества… Как червяк, ползал я в ногах у Могильника. Почему мой сын, бухгалтер, погиб как герой? Почему душа его была бесстрашна, чиста? Потому, что контокоррент его души никогда не зависел от контокоррента денежного… Сегодня я долго плакал, закрывал глаза — и видел раны сына и слезами обмывал их. Ваши добрые слова поддерживали меня, старика, в великом горе…»

Тайга(взволнованная, подошла). Дайте руку, Абрам Моисеевич.

Шапиро(ответил на рукопожатие, отвернулся). Я… я… сейчас… (И вышел.)

За ним медленно пошел Ступа.

Тайга. Пойдем к нему.

Все ушли. Шум машины — это вернулись с банкета Роман и Карась. Входит Карась — он в смокинге, белая хризантема в петлице; он насвистывает, садится. Вбегает Таня.

Таня. Ой, Карась!.. Вы как министр!.. Встаньте, на платок Чайки сели… (Берет платок, хочет идти.)

Карась. Таня… Я вам письмо написал — про свою душу, а вы не ответили… Я хотел бы знать… Я не могу больше ждать, дайте ответ… Видите, я даже не выдержал и на банкете выпил больше, чем нужно. А почему? Загляните мне в сердце, Таня…

Таня. Василий Петрович, письмо ваше очень красиво написано. Но я ни о какой любви не думала и не собираюсь думать…

В окне появляется Тарас.

Тарас. Таня!

Таня. Сейчас. Сядьте под деревом и ждите меня.

Тарас. Я…

Таня. Идите. Садитесь.

Тарас ушел. Таня направилась к выходу, но у двери стоит Карась.

Карась. Таня… Таня…

Таня. Простите, я очень спешу. (Пробежала через всю комнату и выскочила в окно.)