Барбаросса
Шрифт:
– Все погибло, – говорил он. – На себе я крест уже поставил… мне все равно… людей! Людей жалко…
В большой стратегии, как и в большой человеческой жизни, случаются страшные трагедии, когда ничего не исправить.
Читатель, надеюсь, уже и сам начал догадываться – кто прав, а кто виноват, и читателю стало уже понятно – почему армия Паулюса вскоре оказалась на Волге!
16. ВРЕМЯ ИСКАТЬ ВИНОВАТЫХ
Паулюс навестил в госпитале раненого сына. Он сказал ему, что на полях сражений догорают груды развороченных русских танков. Цитирую слова Паулюса, сохранившиеся в военных
«Мы взяли в плен русского офицера. Он сказал нам, что маршал Тимошенко однажды приезжал на передовую, чтобы наблюдать за танковым сражением: маршал видел наступающих вплотную немцев и свои танки, буквально разнесенные в клочья, на что он только проронил: „Это ужасно!“ После чего ему ничего не оставалось, как молча повернуться и покинуть поле боя».
Этот рассказ Паулюса сыну завершается выводом германских историков: Паулюс не столько был рад своим успехам, сколько был озадачен вопросом: «Какими еще резервами может обладать его гидроподобный противник?..»
У гидры, как известно, на месте отрубленной головы сразу вырастают две новые. Но резервов у Тимошенко не было, ибо с первого же дня наступления он стал их транжирить. В пламени боев перегорели вторые и даже третьи эшелоны его резервных полков. Утро 16 мая стало последним, когда наши войска еще пытались наступать. На следующий день Тимошенко перебрался подальше от фронта – на левый берег Северского Донца, расположившись в районе Песков, не оповестив о перемене места ни свою армию, ни своего южного соседа Р. Я. Малиновского, – там, в этих Песках, он и затих, почему армия, по сути дела, лишилась командующего, а где он сам и где искать его – никто не ведал. «Штаб армии, – писал Баграмян, – остался фактически без управления, так как радиосредств не хватало» (точнее – их попросту не было, ибо авиация Рихтгофена гонялась за каждой автомашиной, похожей на походную радиостанцию). Именно 17 мая и случилось то, чего больше всего боялись…
Эвальд Клейст вдруг бросил всю свою танковую армаду вперед, как бы подсекая Барвенковский выступ с южного его основания, как подсекают дерево с комля. После полудня гарнизон Барвенкова был размят в жестоком бою, Барвенково оказалось в руках противника. Но в наших штабах об этом до самого вечера ничего не знали. Ничего!..
Вечер этого дня застал Артура Шмидта на позициях близ Балаклеи, когда из сумерек тающего дня вырвался танк, заляпанный дорожною грязью и кровью раздавленных им людей. Моторы он заглушил перед штабной палаткою 6-й армии. Из люка выбрался сухопарый танкист в коротком кителечке, лоснившемся от машинных масел. Рукава были закатаны до самых локтей, а волосатые руки были сплошь унизаны браслетами разных марок, его пальцы сверкали золотом от обилия обручальных колец.
Он спрыгнул с брони танка на землю и крикнул:
– Дело за вами… Стоит вам ударить со стороны севера, и все русские останутся в нашем оперативном мешке.
– Вы откуда? – спросил Шмидт. – От Виттерсгейма?
Танкист расхохотался:
– Нет, я из группы Эвальда Клейста…
В руке Шмидта щелкнула зажигалка с прыгающим чертиком.
Он задумчиво раскурил сигарету и засмеялся:
– И чем только мой чертик не шутит!
………………………………………………………………………………………
Как это ни странно, но Сталина намного раньше, нежели Тимошенко, иногда тревожила эта мощная танковая группа Клейста, до поры до времени как бы затаившаяся
– Пока все идет успешно, – убедился Сталин. – И нет никаких причин для прекращения Харьковской операции…
Но именно этот мнимый «успех» вызвал большую озабоченность работников Генерального штаба, которые давно почувствовали, что обстановка под Барвенковом и Харьковом складывается не так уж мажорно, как об этом докладывает маршал.
17 мая на пороге сталинского кабинета в Кремле появился генерал-полковник Александр Михайлович Василевский:
– Хотя вы и распорядились, чтобы Генштаб не вмешивался в дела главкома Тимошенко, я все-таки решил вмешаться.
Сталин поднес спичку к своей легендарной трубке, но спичка догорела в его пальцах, он так и не раскурил трубку.
– Что вас беспокоит, товарищ Василевский?
– Беспокоит именно то, что совсем не волнует командование Юго-Западным направлением: группировка танков Клейста. Она подпирает с юга Славянск и всю ударную группу армий, силящуюся вырваться из мышеловки Барвенковского выступа…
– Вы разве хорошо знаете обстановку на юге?
– Она… критическая! – запальчиво сказал Василевский. – Могу выразиться иначе – она попросту угрожающая. Тем более что дельных резервов мы в этом районе не имеем.
Разговор Сталина с Василевским происходил в то время, когда о прорыве танков Клейста к Барвенкову они оба еще ничего не знали. Верховный Главнокомандующий предпочитал в эти тревожные дни не подписывать приказы своим именем, чтобы не оставаться потом виноватым в принятых решениях, – он укрывался за общим и расплывчатым определением слова «Ставка» (а там как хочешь, так и понимай – кто в Ставке умный, а кто глупый).
Пройдясь вдоль стола, Сталин подумал перед ответом:
– Товарищ Тимошенко резервов у нас и не просит. Он хорошо обходится своими силами… А что вы предлагаете?
Что мог предложить Василевский? Самое разумное.
– Немедленно, – сказал он, – прекратить наступление на юге и все силы развернуть назад – для отражения танкового удара со стороны Клейста. Если мы, товарищ Сталин, не сделаем это сегодня, то завтра будет уже поздно.
Было поздно не завтра, а уже сегодня.
– Вы так думаете, товарищ Василевский?
– Уверен.
Сталин открыл графин с водою и закрыл его снова.
– Хорошо. Я еще переговорю с товарищем Тимошенко…
Но это был как раз тот уникальный случай, когда в Генштабе лучше знали обстановку на юге, нежели в безвестных Песках, где укрывался маршал Тимошенко, думавший в это время не о том, как спасать армию, а как ему избежать гнева Верховного.
– Хорошо, – повторил Сталин, – сначала выслушаем товарища Тимошенко, с мнением которого нам нельзя не считаться.
И хотя Александр Михайлович видел, что зыбкая чаша доверия Сталина склоняется в пользу докладов Тимошенко, он, Василевский, решил продолжать свой диалог с Верховным, чтобы спасти армии, спасти знамена, спасти технику.
– Спасти хотя бы людей, – говорил он, не подозревая еще, что эти люди уже обречены. – Очень трудный диалог, но его надобно продолжить… завтра!