Баронесса Вревская: Роман-альбом
Шрифт:
В середине семидесятых Вы, Юлия Петровна, снова возвратились в Петербург, пожив достаточно в деревне и за границей. Все эти стремительные передвижения выдают в Вас человека деятельного, нетерпеливого и совершенно свободного. Никакой долг, кроме собственного желания жить в том или ином месте, Вас не обременяет. Наверное, негусто с деньгами, но одной прожить не так сложно?! Вы наняли у грека десять комнат в бельэтаже дома на Литейной, 27 (частым гостем здесь сделался Иван Сергеевич Тургенев).
Столицу лихорадило. Газеты гудели, как раскалённый самовар, чуть ли не распаиваясь по швам, и разбрызгивали кипяток новостей. Этот кипяток обжёг, наверное, и Ваше сердце. Сербия волновалась, турки резали болгар, те простирали
Появились и первые герои. Волонтёр, отставной генерал Черняев, положивший перед войной две тысячи молодых отборных дворянских жизней и объяснявший по-простому, что «мы идём не отличаться, а умирать». В каком бешенстве был император, когда узнал об этой авантюре, можно судить по тому, что он собирался лишить генерала Черняева боевых орденов. А Достоевский пишет: «...Они славят русское имя в Европе и кровью своей единят нас с братьями. Эта геройски пролитая их кровь не забудется и зачтётся. Нет, это не авантюристы: они начинают новую эпоху сознательно. Эти пионеры русской политической идеи, русских желаний и русской воли, заявленных ими перед Европой». Подкладка на крови, идеи, воля, братство. Не только нигилизм и либерально настроенное западничество, но и панславизм (после этой цитаты можно сказать с уверенностью) несли в себе зародыш мировой революции и все вместе проложили дорогу «юному Октябрю». Мучительно Россия искала свои формы, но так и не нашла [19] .
19
Неудача всех революций в их отрыве от Бога. Бердяев пишет, что поскольку идея братства людей и народов «...утверждалась в отрыве от христианства... в неё входил яд, и это сказалось на двойственности коммунизма, на переплетении в нём правды и лжи».
И о Черняеве: «...Военный талант его бесспорен (да никто и не собирался спорить — всё общество в экстазе, нигилисты заняты «химическими опытами», царя никто не слушает. — М. К.), а характером своим и высоким порывом души он, без сомнений, стоит на высоте русских стремлений...»
Вот готов новый святой — Черняев. За ним так и шли. В. Соловьёв говорил, что в России, как на беду, больше святых, чем нормальных, честных людей. Революционеров тоже долго почитали в святости, первыми разочаровались жандармы — слишком много «святых» было в списках агентов.
Царю дорога была русская кровь, а он понимал, что прольётся её немало, да и Россия не готова была к войне: финансовые затруднения, незаконченная реорганизация армии. Поражение могло отбросить страну далеко назад в экономическом и политическом плане; а для нигилистов — зачин маловат. Им бы от царизма весь мир освободить, а тут ещё помрёшь до сроку от турецкой пули...
Да, но в результате война была, тяжёлая, страшная, со славной победой, и Вы, Юлия Петровна, на этой войне погибли. Так что идеи имели, конечно, на Вас влияние, и немалое. Снова подхватило Вас ураганом, как в детстве, и унесло... в легенду. Но всё-таки чувствую: выбирали вы их не умом, а сердцем, оттого и оказались в Болгарии с ранеными солдатами, оттого и народ узнали не по книжкам. А встретившись, не завопили, что он неправдоподобный, а приняли таким, какой есть, и полюбили в мучениях, язвах и гное.
Что
ПОРТРЕТ Ю. П. ВРЕВСКОЙ
РАБОТЫ И. С. ТУРГЕНЕВА
Переписка длилась четыре года. Сорок восемь писем и пять встреч. Может быть, это не все письма и не все встречи, кто знает? Что проку говорить о том, чего нет, лучше поблагодарим судьбу за то, что адресатом Юлии Петровны оказался Иван Сергеевич Тургенев, и может быть, благодаря этому письма сохранились. Ещё одна возможность приблизиться к Юлии Петровне, узнать её привычки и характер, вглядеться в её таинственные черты.
Они в Париже, они недавно познакомились. Юлия Петровна рада этому, Тургенев вызывает её интерес: дважды приглашала она его к себе, но он уклонялся от любопытства светской дамы. Он — баловень женщин, он устал от них. Ему пятьдесят пять лет.
В приглашение она вложила возможность отказа и заранее извинила его, так что господину Тургеневу осталось только взять перо и обронить: «Оказывается, что Вы правы, любезнейшая...» — пусть барынька там позлится или поскучает. Разве что после охоты «...явлюсь к Вам, и тогда, надеюсь, нам удастся пообедать вместе». Ан не на ту напал — не удалось.
У них и потом часто так бывало: Тургенев никогда не приходил ко времени, указанному в приглашении; «заходил вчера» и... не застал дома. Но вовсе не обязательно, что и Юлии Петровны дома в тот момент не было — что ж плясать под дудку старого бонвивана, хоть он и просит постоянно «верить искренности чувств»? Она искушённый человек (бывшая придворная дама), ей ли не знать, чего эти «чувства» стоят? С первых её осторожных слов, с первого приглашения Тургенев властно и бесцеремонно предлагает свой стиль и даже «график» общения. Не терпит он инициативы, исходящей не от него, и сразу хочет всё переиначить. По существу же он настаивал на нарушении этикета, предлагал сразу выйти за его пределы. А за пределами, как известно, простор и непредсказуемая неизвестность — так что растерянная «путешественница» полностью во власти «гида». Он — хозяин положения, ему и карты в руки. Игра пойдёт по его правилам. А потом «примите выражение искренних чувств» — и в этом выражении и искренние чувства, и лёгкая ирония, и то и другое вместе.
Так они и не встретились в тот год. Потерпев неудачу, Иван Сергеевич мог бы позабыть деликатную «упрямицу» — ведь он расставлял обычные силки на хорошенькую «перепёлку», ничем не выделяя её изо всех остальных; птичка могла попасться в сети, могла и нет — дело житейское. Но он не забыл Юлию Петровну. Трудно сказать, что именно сразило его. Быть может, он интуитивно обнаружил редкое сочетание доброты и гордости и ещё сам не осознавал, что впервые в жизни встретил свою героиню. Ещё не написанную, не литературную — живую. И если бы удалось подобрать ключ к её душе, понять и разгадать её, какой свежий и притягательный литературный персонаж мог бы сойти из жизни на чистые страницы. Да, Иван Сергеевич, за целый год бурной парижской жизни Вы не забыли госпожу Вревскую.