Барселонская галерея
Шрифт:
Однако Оля Игнатенко пока никакой перемены в себе не ощущала и, когда приходилось представляться «по полной форме», чувствовала себя неуютно. Ей было уже почти сорок, но казалось, что нет еще и двадцати пяти. А может, даже пятнадцати.
Оля была поздним ребенком. К моменту ее появления на свет родители уже смирились с тем, что у них не будет детей, и не пытались их завести. Возраст уже солидный, за тридцать, можно попросту не успеть вырастить свое чадо.
Здоровье ухудшается, да и силы уже ни те… Однако у судьбы, как известно, свои планы. Внезапно наступившая беременность оказалась, мягко говоря, неожиданной, но, несмотря на это, вопрос об аборте даже не поднимался. Такие уж были представления у Ирины и Александра Большаковых: ребенок —
Наверное, она могла бы вырасти невероятно избалованной и уверенной в себе женщиной, но этого не произошло. Вернее, произошло иначе. Оля просто «не выросла». Шли годы, а она оставалась все той же маленькой девочкой, какой была в родительском доме. Послушной, милой, инфантильной и совершенно не приспособленной к жизни.
С малых лет Оля ничего не делала сама. Лет до шести она не умела завязывать шнурки и застегивать пуговицы. Она не желала есть сама, потому что привыкла, что ее кормят с ложечки, не засыпала одна, только с кем-нибудь из взрослых и только под чтение любимой книжки. Оля не умела играть, ей сразу становилось скучно, неинтересно, и, забросив дорогущую куклу, она отправлялась на поиски бабушки, с которой можно было порисовать, полепить, попеть песни или заняться еще чем-нибудь интересным. Справедливости ради надо сказать, что Олюшка никогда не тянула одеяло на себя и была рада любому занятию, которое ей предложат. Только чтобы взрослые были рядом.
Помогать по дому девочке не давали. Никому и в голову не приходило сказать: «Давай я буду мыть посуду, а ты вытирай». Все дела тут же откладывались на потом или делались урывками. Главное было — «заниматься ребенком». А уж о том, чтобы поручить ей самой вынести мусор или сходить за хлебом, не было и речи. Даже комнатные цветы, которые она очень любила, и те бабушка поливала сама.
Девочка росла ласковой, неконфликтной и совершенно некапризной. Хотя насчет последнего судить было сложно. Ей просто незачем было капризничать — все желания исполнялись сразу и полностью. Довольно долго Оля полагала, что так и надо. Откуда маленькому ребенку было знать, что в жизни бывает по-другому? Ведь со сверстниками она почти не общалась.
В детский сад она, разумеется, не ходила. Зачем? Ребенку лучше дома, с родными. Во дворе девочка не обращала на других детей особого внимания. Ей было с ними неинтересно. Зачем они, когда рядом бабушка, которая качает на качелях, плетет венок из одуванчиков, учит ловить мяч и даже делает вместе с любимой внучкой куличики, сидя на корточках в песочнице?
Но и эти будни с бабушкой казались серым пятном на фоне выходных, когда дома собиралась вся семья и начинался настоящий праздник.
— Олюшка просыпается, — шептал кто-нибудь из взрослых, с умилением глядя в ее кроватку.
И все семейство скапливалось в дверях маленькой комнаты, с нежностью наблюдая, как потягивается их любимица.
— Олюшка, а пойдем сегодня в зоопарк? — предлагала мама.
— Купим мороженое и игрушек, — обещал папа.
— Что-то ты бледненькая, не заболела ли? — волновался дедушка.
— Дайте ребенку проснуться! — сердилась бабушка. — Оленька, иди оладушков поешь, пока горяченькие.
Семья усаживалась завтракать за круглый стол, и за едой только и разговоров было, что про Олюшку. В понедельник Оленька впервые попробовала красную рыбу, и ей понравилось. А во вторник сказала такую забавность, что дедушка хохотал целый час. А в среду у нее начал качаться молочный зубик, и это катастрофа, потому что девочке неудобно.
Дошкольные годы Оли Большаковой казались сплошной сказкой. Умненькая, развитая девочка не только знала буквы и цифры, но уже умела читать, писать, считать до тысячи, прекрасно рисовала и с удовольствием пела. И при всем этом продолжала есть с ложечки, а выходя на улицу, покорно разрешала бабушке застегивать пуговицы на пальто, надевать ей шапку, ботики и завязывать шарф.
Отправляясь «первый раз в первый класс», Оля уже прочитала множество книг — ну, не сама прочитала, правда, а прослушала чтение взрослых. Она была знакома и с Буратино, и с Чиполлино, и с Маугли, и с Волшебником Изумрудного города. Но при этом понятия не имела о тех вещах, которые знали все ее одноклассники, даже те, кто еще не умел ни читать, ни писать. Оля не представляла, что в жизни не всегда все происходит так, как этого хочется ей, что иногда за желаемое нужно бороться, а иногда — смириться и принять все как есть. Ей было невдомек, что взрослые люди бывают не только добрыми, как родители и дедушки с бабушками, но и злыми. Что даже человек в возрасте не всегда оказывается прав, а некоторыми вещами лучше не делиться ни с кем. Что к семи годам уже хорошо бы уметь обзаводиться приятелями и постоять за себя, если вдруг понадобится.
Маленькая Оля всего этого не знала, и первого сентября испытала настоящий шок. Ее никто не обидел, наоборот, вокруг было много цветов, улыбок и поздравлений. Учительница оказалась ласковой, соседка по парте симпатичной, а дома ждал праздничный обед и гора подарков. Но рядом не было ни мамы, ни бабушки, ни даже папы с дедушкой, и все показалось пугающе чужим и непонятным. Чужое помещение, чужие люди, все не так, как дома. Непривычно и оттого ужасно. Нельзя выбежать из-за стола и броситься к маме с папой за утешением. Нельзя заниматься тем, чем хочется, нужно делать то, что говорит учительница. И главное — так будет и завтра, и послезавтра, и послепослезавтра, и еще десять лет. Какая страшная цифра!
Расписание первоклашек в первый день было до смешного щадящим, всего-то два урока. Но и этого оказалось достаточно.
Придя домой, девочка рыдала так, что бабушке пришлось пить сердечные капли.
— Мамочка, папочка, я больше туда не пойду, не отдавайте меня, ну, пожалуйста, — причитала Оля, приходя в отчаяние от невозможности убедить родителей, которые всегда и во всем шли ей навстречу. Только тут взрослые Большаковы поняли свою ошибку, но было поздно.
Первая четверть далась очень тяжело. Девочка переживала настолько сильно, что начисто позабыла все, что умела. Четыре урока тянулись бесконечно, а все перемены она проводила в одиночестве. Сторонилась других детей, ни с кем не играла, не бегала и даже почти не знала, как кого зовут.
Странно, но учительница не вызывала у нее такого страха, как дети. Ей даже нравилось, когда Мария Андреевна подходила сзади, и, нежно положив руки ей на плечи, ласково говорила:
— Ну что же ты опять одна стоишь, Оленька, пойдем поболтаем.
И она начинала говорить. О родителях, о своих игрушках, о том, как они с бабушкой рисовали красками, обо всем, что было ей дорого и чего так не хватало в холодных школьных стенах. Мария Андреевна никогда не перебивала, ей, казалось, все это интересно и важно. Иногда она задавала уточняющие вопросы, например:
— Какой цвет больше всего любит твоя мама?
И тогда маленькая ученица раскрывалась еще больше. О родных она могла говорить бесконечно, и молодая, но мудрая учительница пыталась таким образом помочь девчушке привыкнуть к школе. Эта тактика со временем принесла свои плоды. Оля начала чувствовать себя увереннее, заново освоила чтение и счет, иногда даже стала поднимать на уроке руку. Но вот все попытки ввести Олю в коллектив оказывались напрасными.
Дети хотели дружить на равных, это было непривычно и тяжело. Оленька еще могла понять, почему нужно делиться конфетами, а не есть все самой, но были задачи посложнее, которые оказывались ей не под силу. Например, она начинала говорить о себе, а новоявленная подружка, вежливо послушав несколько секунд, говорила: «А вот у меня дома…» — и начинала рассказывать свою историю.