Барская пустошь
Шрифт:
Ларион кивнул. Он и сам, собирая порой цветы, составлял их в пеструю гамму и непременно добавлял в букет высокой луговой травы, чтобы овсец или кукушкины слезки создавали над головками цветов прозрачное дрожащее облако. Сам бы и не припомнил, кто его научил этому… кажется, искони так было. А оказывается, вот откуда идет семейное искусство составлять букеты.
– И все-таки, - напомнил Ларион, - что же, тебе прабабка Клава так подробно рассказывала: и крыша какая была, и все остальное?
– А ты как думал? Ты на картинку-то свою глянь. Вроде как ночь на ей, а все видать: и крышу разобрать можно, и наличнички. Думаешь, ты один такой в роду умный? Токо ты кисточками своими рассказываешь, а мама - словами. Но тоже, если присмотреться, все видать было.
– Мотря!
– донесся с улицы крик соседки.
– Гляди, кудой твоя Беляна вперлась!
Бабушка заполошно кинулась призывать к порядку Беляну, а Ларион еще долго стоял перед мольбертом, с которого смотрело на него ночное
Не гордись собой, гордись семьей. Но помни, кому много дано, с того много и спросится. Вот и думай, куда влечет предками выпестованный дар, гадай, что сумел увидать этой ночью? Еще вчера не было ничего, а сегодня, не страшась яркого солнца, красуется на мольберте полотно, и оттуда сквозь живую весеннюю ночь проступает порушенный едва ли не век назад барский дом, усадьба графов Отрадиных. И даже ночничок в одном из окон вроде бы мерцает. Кому там не спится - неужели доброй барыне Ольге Юрьевне? И что за дело до былых страстей Лариону Фомину? У него в роду графьев не бывало, все больше крепостные мужики, да и те не графские были, а черт знает чьи. Или это не дает покою давний урок, преподанный босоногой девчонке: как должно собирать в букет полевые цветы.
Козе Беляне и в голову рогатую не могло войти, что ее диковатая морда в полумраке бабушкиного хлева на аукционе в манеже будет куплена за две с половиной тысячи зеленых. Зелень коза уважала, но совсем иного рода, американские доллары оставляли ее равнодушной. А для Лариона успех на аукционе обернулся не только получением приятной суммы, но и крупным заказом, о каком другие художники только мечтать могут. Роспись конференц-зала в пятизвездочном отеле - это тебе не персональная выставка, хоть бы и в областном центре. Это деньги, причем по-настоящему серьезные. Точные условия договора являются конфиденциальной информацией, так что незнающий - пусть гадает.
Сама роспись делалась кистью, а не с помощью аэрозольного баллончика, как сейчас многие любят. Стены украшались русскими пейзажами, без лубочных хороводов, безо всяких красных молодцев и добрых девицев. Работал, не халтуря, и получилось подходяще, как сказали бы на деревне. Стыдиться нечего. Гордиться тоже особо нечем. Зато - деньги. Большие.
В деревню Ларион вернулся уже осенью. Отдыхать. А вернее, наверстывать упущенное за денежной работой. Бродил по окрестностям, вглядывался в пожухлую серость некошеных лугов и праздничные пятна отав, там, где кто-то прошел с косой, готовя сено непроданной покуда Буренке. Ходил на лесосеку, писал раздолбанную лесовозами колею, грязь и древесный лом. С набиркой и этюдником бродил по брусничнику. Капа Фомина, двоюродная тетка, рассказывала: «Ларьку нашего седни в лесу повстречала. На пенечке сидит, карандашиками цветными чиркает, ровно дитя. А ягод в набирке вот стоконько, на два пальца. Я старуха, и то какую корзинищу приволокла, а у него картиночки на уме. Картинки картинками, кто их еще купит, а ягоду всегда продать можно. Да и самому пригодится, зима длинная, все подберет». Дед тоже был недоволен. На зиму Ларион-младший березовых дров купил - две полных коляски, а колоть и складывать подрядил Вовку с Генкой. Здоровый парень, мог бы и сам, так нет, уселся на чурбачок и стал рисовать, как другие работают. И Мотря тоже хороша, защищает бездельника: ему, мол, руки беречь надо. Работа рук не портит, а бар у нас в роду вовек не бывало. Бары вона за Пашиной ухожей жили, да повывелись. Одна пустошь осталась.
На Барскую пустошь Ларион ходил частенько. Осенние дожди налили колеи водой, добираться приходилось в резиновых сапогах. Лесники и егеря, пробившие лесные колеи, теперь тоже въехать в лес не могли. Они оставляли машины по деревням под присмотром старух и, обратившись в охотников, топали в ухожу своим ходом. Берегись боровая птица и заяц-горюн, грохают в осеннем воздухе меткие выстрелы…
Зайка серый, Куда бегал? В лес зеленый. Что там делал? Помирал. Кто стрелял? Ларион? Нет, не он.Дедушка Ларион за гумнами сидит, караулит зайку воровского, что за капустой крадется. А внучок Ларион - живописец, а не живобоец, от него никому вреда нет. Даже лиса-огневка, увидав, чем Ларион занимается, в лес не метнулась. Мышковать бросила, хвост трубой распушила, красуется: давай рисуй, как следует быть.
Призрачная усадьба на Ларионовых картинах больше не появлялась, но что-то он там видел, потому как ходил задумчивый, а однажды собрался и поехал в райцентр, знаменитый на всю Новгородчину мастерами, рубившими бани и колотившими дачные домики.
Местный предприниматель богатого заказчика выслушал, нимало не удивившись. Кто платит, тот и заказывает. Пощелкал на
Услыхав прикидочную сумму, Ларион охнул внутренне, но не отступил. Прощай отдельная московская квартира и приличная иномарка взамен задрипанной семерки. И с поездкой в Италию он тоже в пролете. А впрочем, много ли в Италии корысти? Вон, Сильвестр Щедрин - какой талант был! А уехал в Италию - и что осталось? Этих гаваней в Сорренто, что собак нерезаных. Нет уж, где родился, там и пригодился, обойдемся без итальянского полдня.
Есть такой поганенький анекдотец: «Папа, а почему мы в говне живем?
– Родина, сынок!».
Так вот, не хочешь жить в говне - бери лопату и разгребай. А если предпочитаешь сбежать в Сорренто и оттуда кривить мордашку на российское убожество, то скатертью тебе дорога. Только тогда нечего корчить из себя русского. Продал первородство за гамбургер - ну и жри.
Восстановить пригрезившуюся усадьбу стало для Лариона неотвязной мечтой. На всю Россию сохранился ныне десяток барских имений, прославленных некогда своими обитателями. Михайловское, Болдино, Спасское-Лутовиново… еще пяток святых мест. Шахматово даже заново отстроили после революционного разгрома. А остальные места - кто их будет восстанавливать? Жили люди, не последние в отечестве - а не стало, и памяти нет. А ведь их было много… Посреди серого армячного моря, промеж курных изб, пьянства и скучного мата поднимались дворянские усадьбы - островки настоящей красивой жизни. Там читали книги, звучала музыка, ходили изящные женщины и нарядные дети. Тысячи, десятки тысяч усадеб - очаги культуры, просвещения, грамотности и гуманизма… Как же, держи карман шире! Из этого очага простому человеку разве углей каленых отсыплют. Культурные, тонкие, образованные обитатели усадеб - именно они разделили мир на себя любимых и на рабов. А потом удивлялись, что мир раскололся. В своей книжной учености они наивно верили, что есть «мiръ» и «миръ». А безграмотные рабы произносили два эти слова одинаково и разницы между ними не видели. И когда распался мiръ, то и мира не стало. И в ответ на музыку, льющуюся сквозь иллюминированные барские окна, из тьмы полетел кирпич. Тот, у кого отняли право быть человеком, швыряя булыжник, не думает, что его камень кинут в человеческую жизнь. Скульптор Шадр показал это как никто другой.