Барский театр
Шрифт:
Через полтора месяца, после того как он появился на свет, в комнату пришел Человек. Он внимательно осмотрел каждого птенца, пересадил всех в одну большую коробку, а затем куда-то унес. Человек оставил в комнате только одного, — того самого, который вылупился первым.
— А это тебе второй подарок — новые опутенки. — С этими словами он надел птенцу на каждую лапу по короткому мягкому кожаному ремешку. — Привыкай. А завтра я тебя перенесу в новый дом.
Новым домом оказался деревянный кружок на высокой подставке, стоящий посреди газона. Человек привязал к опутенкам веревку, а другой ее конец закрепил на подставке круглого насеста.
— Вот, теперь ты здесь будешь жить. Осваивайся, знакомься с соседями, — сказал Человек и ушел.
Соседей было около десятка. Они сидели вокруг на таких же деревянных «грибах»-присадах. Один — огромный, большеглазый, с ушами. Спину другого, тоже очень большого, украшали белые пятна. Третий, поменьше ростом и с полосками на груди, сверкал злыми желтыми глазами. Еще один с красивыми черными бакенбардами рассматривал новичка большими карими глазами. Такие же глаза были и у других сидящих рядом пернатых. Птенец долго всматривался в одну кареглазую птицу. И с удивлением обнаружил, что сегодня уже видел такую же. Когда его самого сегодня проносили мимо зеркала.
Вскоре появился Человек, хозяин этого птичьего двора, и стал всем раздавать желтых неподвижных цыплят. Его соседи оживились. Ушастый молча раскрыл свои широченные крылья, а тот, что с белыми пятнами на спине, хрипло заклекотал.
Новичок испугался, взмахнул крыльями и полетел. Но ремешки не пустили его, и он плюхнулся в траву.
— Оказывается, ты и летать уже умеешь, — заметил Человек и положил на его насест цыпленка. Но новосел был так напуган, что, не обращая внимания на еду начал, взмахивая крыльями и отчаянно крича, бегать на привязи по газону вокруг своей присады.
— Ничего, осваивайся, — сказал Человек и ушел.
Соседи птенца насытились, расселись по своим местам и успокоились. Только желтоглазый, быстро проглотив угощение, полетел к новичку. Тот шарахнулся было в строну, но напрасно — нападавший, остановленный своей веревкой-должиком, рухнул в траву.
Около часа птенец дергался, пытаясь освободиться и, натягивая привязь, кружил вокруг стоящего на ножке деревянного «гриба». Потом он вспорхнул и сел на присаду. Но так разволновался, что своего цыпленка съел только под вечер.
Птенец постепенно привыкал и к своему дому и к своим соседям. Все птицы, в том числе и глазастый (который иногда страшно ухал по ночам), оказались безобидными. Самым неприятным был желтоглазый, который даже после того, как съедал свою долю, все так же нехорошо озирался не только на соседей по газону, но и на щебечущих в кустах воробьев, бегающих по земле трясогузок или порхающих в небе ласточек. Однажды этот тип сумел лапой ловко поймать щегла, неосторожно опустившегося рядом. Желтоглазый молниеносно разорвал его и съел.
Прошло время, и новичок приспособился к своему новому жилью. Осмелевшая, подросшая и окрепшая птица уже вместе со всеми хрипловато орала, издали завидев Хозяина, несшего ведро с кормом.
Птенец узнал, что вокруг живут не только пернатые. У стены дома иногда пробегало четвероногое мяукающее создание, а за ним обычно с громким лаем гналось другое. А однажды мимо прошло целое стадо рогатых зверей, таких огромных, что птенец долго и заворожено смотрел им вслед.
Раз в день Хозяин подходил к какой-нибудь присаде, отвязывал должик, сажал птицу себе на левую руку, защищенную от острых когтей большой синей перчаткой, и куда-то уносил. Через час он возвращался. Птица по-прежнему сидела у него на перчатке, но казалась очень усталой. Кроме того, ее голову полностью закрывала красивая кожаная шапочка, — только клюв выдавался из специальной прорези.
Человек осторожно сажал птицу на место, привязывал ее должиком к присаде, снимал клобучок и уходил.
Однажды Хозяин появился перед птичьим газоном не один, а в компании и начал рассказывать гостям о своих питомцах.
Филина все узнали сразу, а про других хищников пришлось давать объяснения.
— Самый большой, вот тот, с белыми пятнами на плечах, — это орел-могильник. Правильнее его было бы называть королевским орлом. И действительно, по облику — царская птица.
— А остальные тоже орлы?
— Нет, остальные — это сокола. И один ястреб — вон он сидит. Как матрос в тельняшке — у него на груди поперечные темные полосы по светлому фону. Но это только у взрослых такой вот рисунок. А у молодых пестрины продольные.
— Какие у него неприятные глаза, — заметила одна дама, — зато у соколов какие красивые. Карие! А какие выразительные!
— Действительно красивые, — откликнулся Хозяин. Недаром раньше на Руси говорили про красавиц: «Брови собольи, очи сокольи!» Я думаю, эта поговорка появилась после татарского ига — ведь у славян глаза светлые. Но продолжим. Не о красавицах, а о соколах. Вон тот, контрастный, с серой спиной, белым брюхом и черными «баками» — это сапсан. А остальные все балобаны.
— Андрей (и птенец узнал имя Хозяина), а почему у балобанов окраска разная? — спросил кто-то из экскурсантов.
— Это всё различные подвиды, из различных частей нашей когда-то необъятной родины. Из Казахстана, Средней Азии, из Крыма, с Алтая.
— А здесь такие птицы живут?
— И в наших местах когда-то балобаны гнездились. Когда-то эта птица обычной была, а потом редкой стала. Лет пятьдесят назад последнюю гнездящуюся пару наблюдали. С тех их пор и не встречали. Вот из-за них-то наш питомник и был создан. Мы их разводим и в природу, на волю выпускаем.