Барышня Дакс
Шрифт:
– Вот так-так! – сказал Фужер, на этот раз уже вслух.
Кармен де Ретц злобно поглядела на него и вооружилась тысячефранковым билетом. «Ого!» – решил Фужер.
Он проворно обошел стол и наклонился над ухом своей любовницы:
– Умоляю вас, – сказал он, – будьте благоразумны! Послушайте! Вот как вы умеете остановиться вовремя?
Она гневно ответила:
– Черт! Уходите! Сколько раз повторять вам, что вы приносите мне несчастье!
Он рассердился:
– Да перестаньте, это бессмысленно! Сколько вы проиграли?
– Я выигрывала, когда вас не было здесь! Уходите, уходите!
– Ни за что! Я останусь и сумею помешать вам наделать глупостей!
– Вы сумеете помешать мне? Вы?
Он изо всех сил старался оставаться спокойным:
– Кармен, еще раз я взываю к вашему рассудку! Они говорили очень тихо. Но их шепот начинал уже привлекать внимание соседей. На них смотрели. Она заметила это:
– Замолчите! – повелительно шепнула она и бросила на сукно тысячефранковый билет.
– На красное!
Одно мгновение Фужер оставался нем и недвижим. Его парализовало сознание, что он бессилен победить это упорство. Но вдруг его осенила забавная мысль:
– На черное! – торопливо крикнул он. – Тысячу франков, вот!
Он выхватил из своего бумажника единственную крупную ассигнацию, которая там имелась.
На зеленом сукне, подобном полю брани, оба кредитные билета, кредитка любовника и кредитка любовницы, оказались как бы на положении противников. Кармен де Ретц удивленно подняла брови. Но карты уже ложились:
– Два! Пять! Красное проиграло!
Лопатка крупье проворно завладела проигравшей ассигнацией и положила ее на ассигнацию выигравшую.
Фужер подобрал удвоившийся выигрыш, потом снова наклонился к Кармен.
– Я сказал, что помешаю вам сделать глупость! Проигрывайте сколько угодно, я буду играть против вас и выиграю у вас, чтоб потом вернуть вам все!
Она вздрогнула от гнева и хотела подняться. Но в ту же минуту искушающие слова удержали ее:
– Делайте вашу игру!
Тогда она посмотрела через плечо на Фужера. Он наблюдал за ней, готовый ответить на ее движение игрока. Она увидела бумажник, который он приоткрыл.
Ее охватило отчаяние. У нее оставались две ассигнации, по тысяче франков каждая, и восемь золотых жетонов. В бешенстве она пододвинула все.
– На швали: черное и цвет!
Фужер не колебался ни одного мгновения:
– На швали: красное и обратное!
И он бросил на стол свои два билета и прибавил к ним все содержимое карманов и кошелька, ровным счетом сорок луидоров. Обе суммы были равны.
Кармен де Ретц обернулась к своему любовнику. Внезапно ставшие враждебными взгляды их встретились. Это было странное, в некотором роде садистское, мгновение. Самому Фужеру, хотя его поступок и был подсказан ему рассудком, вдруг страстно, дико захотелось унизить эту враждебную ему волю, победить ее и вызвать слезы на этих сверкающих глазах, с вызовом смотревших на него. И в то же время им овладевала смутная и таинственная чувственность, и внезапно охватившее его желание, как ударами бича, стегало его, желание, близкое к сладострастию! Чудесное и короткое ощущение. Мгновение спустя вновь захваченный материальным исходом сражения Фужер подумал: «Только бы не выиграл банк».
Для этого достаточно было, чтоб два раза вышло «тридцать одно».
Но крупье возвестил:
– Семь! Пять! Красное выиграло, а цвет проиграл!
Послышался сухой звук отодвигаемого стула. Кармен де Ретц встала, совершенно спокойная, хоть и бледная. И поступью королевы удалилась. Она направилась к двери, высоко подняв голову, с презрительным челом. Заглядевшись на нее, игроки забывали делать отметки на своих кусочках картона. Фужер нерешительно двинулся за ней. Но он не отважился предложить ей руку. Он следовал за ней издали, мало заботясь о том, что рискует нарваться на резкость на глазах у всех.
Кармен де Ретц прошла три залы, потом атриум. На крыльце перед домом Фужер наконец догнал ее:
– Кармен!
Она не повернула к нему головы. Она не ответила. Она пошла скорее.
– Кармен, послушайте!
Она повернула направо, спустилась по первым террасам сада. Под темные магнолии уходила аллея – узкая и извилистая, благовонная и таинственная. Кармен де Ретц повернула туда, и ее платье среди ночных деревьев казалось пятном лунного света.
Тем временем Фужер ускорил шаги, схватил за руку свою любовницу.
– Умоляю вас.
Она вырвалась резким движением и побежала вперед, как преследуемый зверь. Его охватил страх: аллея выходила на большую террасу, которая висит на большой высоте над железной дорогой и морем. Он тоже побежал. Эта безумная в досаде и бешенстве была способна на все! Он мчался. Но нет! Добравшись первой до висящей в воздухе балюстрады, она остановилась и оперлась о нее. Он вздохнул свободно. И внезапно его страх перешел в нежность. Он подошел к ней близко, совсем близко, и самым ласковым голосом прошептал:
– Малышка Сита.
Она отвечала ледяным тоном:
– О! Прошу вас! Замолчите!
И она сама замолчала, положив голову на руки, устремив куда-то взор.
Он тоже безропотно оперся о балюстраду в нескольких шагах от нее.
Прямо перед ними, далеко внизу, вдоль обрыва тянулись четыре рельса. Еще дальше узкий пляж сверкал, как шелковая лента. А дальше море, необъятное, непонятное. Его не было видно. У него не было ни формы, ни цвета. Оно было только темной бездной, смутной громадой, влажность и подвижность которой можно было только предполагать. Оно широко раскинулось с востока на запад, между Монакским мысом, сверкающим четверной гирляндой огней, и скалой Мартэн, чей темный силуэт едва виднелся вдали. И от края до края нельзя было различить горизонта, затопленного, затерявшегося в теплой, вздымавшейся клубами влажности. Казалось, будто море тянется до самых звезд.
Стоял мертвый штиль. Ветерок не рябил поверхности воды, и пляж был совсем тихим. И все же неподвижный воздух жил, и казалось, что ветер чудесным образом остановился, не переставая трепетать. Вся ночь была наполнена безмерной тишиной, и сильный запах вод наполнял небо и землю. На совершенно безоблачной тверди сияло десять тысяч созвездий.
Смотревшие на все это, опершись бок о бок о каменную балюстраду, мало-помалу подчинились властному спокойствию, которое вошло в их смятенные души и всецело покорило их. Время протекало незаметно, так что они уже не чувствовали, минуту ли, час ли пробыли здесь. И с каждым мгновением их ссора все более удалялась от них, уходила в прошлое, становилась мелкой и нелепой. Они позыбыли ее. Наконец они приблизились друг к другу. Их плечи вздрогнули, коснувшись одно другого. И рука любовника вновь нашла стан любовницы. Вокруг них царила победительница-ночь.