Башня континуума
Шрифт:
— Я, — сказал Бенцони.
— Я учту это, господин Бенцони, запишите в протокол — воздержался, — ответствовал Таггерт исключительно издевательским тоном. — Остальные «за»? Я так и думал.
— Гарольд, что ты вытворяешь? — не выдержал Бенцони. — Ты не можешь просто брать и швырять людей в тюрьмы, даже не удосужившись предварительно предъявить им толкового обвинения! Ты не можешь взимать с граждан дань, да еще под самым нелепым и надуманным предлогом из всех возможных. И ты не можешь расстреливать мирную демонстрацию. А ведь пока сюда пришли люди от профсоюза. Лендлорды пока соблюдают нейтралитет. Пока.
Таггерт скрипнул зубами. Бенцони он бы с удовольствием засадил в тюрьму тоже, но глава администрации отличался на диво безупречной репутацией, в линчеваниях замечен не был, оргиями не интересовался, а, впрочем, сие значения не имело, ибо Бенцони очутился в абсолютном меньшинстве. Да еще занесенный в протокол как воздержавшийся, что, по сути, возлагало и на него полноту ответственности за грядущую мясорубку.
— Бенцони, сядь на место! Немедленно!
— Нет. Я отказываюсь участвовать в этом фарсе. Я ухожу. Счастливо всем оставаться.
— Если ты сейчас уйдешь, я расценю это, как открытый мятеж против нашего государя Императора, — взвизгнул Таггерт.
Вот отчего Таггерт столь отчаянно расхрабрился. Ибо получил сверху прямое указание под любым предлогом спровоцировать беспорядки, чтобы иметь вескую причину ввести чрезвычайное положение и прижать к ногтю свободолюбивых салемских лендлордов, дабы им и в страшном сне не привиделось повторить успехи беглого губернатора Сэйнта на ниве сепаратизма и неповиновения властям. Было похоже, что Таггерт получил на свои действия карт-бланш. А это, в свою очередь, могло означать, что переговоры властей с повстанцами на Дезерет провалились, и государь в своих покоях любовался отрезанной головой покойного лорда Ланкастера. Если так, то было жаль мальчика, но, с другой стороны, разве его жизнь или смерть стоили жизней или смертей многих сотен тысяч невинных людей?
Поглядев на портрет Императора во весь рост, со всеми регалиями, Бенцони склонил голову, молчаливо признавая, что вполне разделяет священное негодование монарха, но не одобряет его методов. Затем развернулся и ушел, игнорируя вопли Таггерта, втыкающиеся в спину, будто острые ножи. Прошел в свой кабинет, открыл сейф, достал папку с документами — подробную летопись того, как Таггерт за три года губернаторства вдвое преумножил свои капиталы. Затолкал бумаги в портфель, щелкнув замками. Еще достал из сейфа лучевик. И успел как раз вовремя.
— Добрый день.
Сжимая в руке оружие, Бенцони повернул голову и увидел в коридоре лендлорда со свитой — это был тот самый, который Гордону в пивной рассказывал занятные байки о ведьмах. И самого Гордона Бенцони увидел тоже. Невероятно разозленного, но живого и здорового. В руках его была лучевая винтовка, видимо, любезно одолженная людьми лендлорда.
— Сегодня поутру проезжал мимо городской тюрьмы, — проговорил лендлорд, очень дружески приобняв Гордона за плечи, — слышу — тишина. «Вот забавно», — думаю. Пошел посмотреть. А это, оказывается, герр Джерсей занялся воспитанием преступных элементов. Захожу в камеру, а головорезы сидят смирные, будто агнцы Божии, а герр Джерсей отобрал у них ножи, бритвы и кастеты, и объясняет, мол, убивать, грабить и воровать — нехорошо, очень нехорошо.
Таггерт рассчитывал заставить Гордона поумерить прыть, швырнув в камеру с отъявленными рецидивистами. Напрасно. Потасовка Гордона только завела и взбодрила, кровь его бурлила от адреналина, ноздри раздувались, янтарные глаза искрили, будто провода под высоким напряжением, а заросшее рыжеватой щетиной лицо горело жаждой мщения и смертоубийства.
— Чего? Я сразу предупредил, чтобы не лезли ко мне. Вежливо предупредил. Впрочем, спасибо, что вытащили, ибо наша пенитенциарная система устроена на редкость неразумно и убого. Тюремные камеры переполнены, в то время как настоящие преступники преспокойно разгуливают на свободе.
— А что с голыми девками? — сухо поинтересовался Бенцони.
Гордон разразился площадной бранью. Надо полагать, в тех же изысканных выражениях он объяснял наголо бритым уголовникам, до чего нехорошо убивать и грабить. Впрочем, Бенцони услышал достаточно, чтобы составить ясную картину случившегося.
— То есть, бургомистр предложил тебе помощь с тем, чтобы сковырнуть Таггерта, а сам подложил свинью в виде юных девиц легких нравов. Гордон, тебе следует сменить круг общения.
— Но я работал на него четыре года! К тому же, бургомистра тоже арестовали!
— И поделом, — проговорил Бенцони холодно, — не понимаю: на что рассчитывал наш многоуважаемый столичный глава? Все равно прямо сейчас его допрашивают следователи. Допрос надолго отобьет у него охоту баловаться с юными девицами. Вместе с печенью и почками отобьет.
— Рад, что мы столь плодотворно пообщались, господа, — проговорил лендлорд, улыбаясь, — а сейчас поезжайте-ка домой, а с Таггертом мы разберемся сами.
Прищурясь, Бенцони поглядел лендлорду за спину, напоровшись на взгляды суровых и целеустремленных парней с лучевыми винтовками и плазменными дробовиками наперевес.
— Помилосердствуйте! Поймите, как только вы прикоснетесь к Таггерту, это будет сочтено актом государственной измены и мятежом со всеми вытекающими последствиями. Завтра с ближайшей военной базы Квадранта прибудет рой имперских боевых линкоров, и вряд ли ваши люди забросают имперские войска цветами… я прав?
Молодой лендлорд щелчком передвинул шляпу со лба на затылок, Бенцони посмотрел в его невозмутимое лицо.
— Господин Бенцони. Гордон…
— Чего, — хмуро откликнулся опальный политик.
— Я выступаю здесь не только от своего лица, но и от имени прочих наших крупных землевладельцев. К вам двоим мы претензий абсолютно не имеем, поверьте. Но Продовольственная Программа… это, по сути, уже неприкрытая экспроприация, как выражаются городские хлыщи. Что дальше? У нас начнут отбирать земли? Последние десятилетия мы вели себя по отношению к Двору крайне лояльно, и нынешнее недоверие к нам со стороны имперских властей расцениваем как откровенное пренебрежение, плевок в лицо. Наши прадеды и деды не потерпели бы этого. И мы не потерпим. Вы, господа, с нами или с ними.