Башня континуума
Шрифт:
Он-то приписал эти слова из глупейшего ребячества. Откуда ему было знать, что маркетологи Корпорации сочтут эту фразу величайшим прорывом в истории рекламного бизнеса. Кофеварки серии «Гурман», оснащенные экспериментальным вариантом Второго Прототипа ЧСД (Дэниэл плохо представлял, что это значит, но звучало внушительно) разлетались, будто горячие пирожки. Не обошлось без смертельных случаев, когда нескольких экзальтированных покупателей раздавили в многотысячной толпе, образовавшейся у столичного фирменного магазина «ЗУБТ», куда первой поступила самая модная новинка сезона. Киту пришлось выступать перед репортерами, публично выразив сожаление касательно инцидента. Да, кофеварки чудо как хороши и производительностью, и
— Ладно, — сказал Дэниэл сам себе, — отдам оставшиеся деньги Терезе на благотворительность. Она будет рада, а я буду рад тому, что рада она.
Теперь он начал думать о Терезе. Ну, вот. Боль. Какая невыносимая боль. Подавленный абсурдом своего существования, Дэниэл лег на письменный стол и принялся биться головой о столешницу — вместо того, чтобы сочинять очередную пылкую статью о неизбежной гибели диктатуры. Глухие звуки, которая издавала его коротко стриженая голова при соприкосновении с тяжелым столом, пробудили мирно дремлющего в своем кабинете главного редактора «Вестника», отставного полковника Кольта.
— Парень, чем ты занимаешься? Ты меня разбудил, черт возьми, — сказал он недовольно, вызвав Дэниэла к себе.
— Прошу прощения, сэр.
Кольт, облаченный в неизменный серый френч, собрался всыпать Дэниэлу по первое число, но что-то в его потерянном лице заставило сурового отставного полковника смягчиться.
— Ты что ли бился головой об стену, сосунок?
— Нет, о письменный стол.
— Так… и в чем дело?
— Ни в чем.
Кольт знал одно-единственное средство от всех горестей. Пускай старое, как сам мир, но на редкость действенное.
— Пожалей голову и стол, лучше сядь, сынок, выпьем.
— Я не против пропустить стаканчик или два, сэр, но уже вечер, мне скоро ехать домой, не хочу садиться за руль в подпитии, — откликнулся Дэниэл уныло.
— Это я одобряю, — сказал Кольт одобрительно, подозвал одну из своих ручных горилл, которые околачивались в редакции, чтобы выполнять разные поручения полковника, и велел часа через три доставить мистера Ланкастера домой в целости и сохранности. Уладив вопрос с доставкой, полковник с Дэниэлом уселись и стали выпивать.
— Хочешь потолковать о своих горестях, парень.
— Нет, сэр.
— Какое облегчение. Тогда посидим в блаженной тишине. Хмм. Изум-ммм-мительно, — сказал Кольт, опрокидывая в себя рюмку.
Полковник регулярной армии в отставке, Чейз Кольт сохранил военную выправку и приземленный взгляд на вещи. Кольт не верил ни в Бога, ни в черта, ни в монархию, ни в демократию, но больше всего отставной полковник не верил во всеобщую справедливость. Молодая, горячая молодежь, с которой ему доводилось общаться, его по-отечески забавляла, хотя гораздо чаще доводила до белого каления. В пятьдесят два у полковника не было ни семьи, ни детей, зато была бутылка и лучевая винтовка, из которой, напиваясь, он время от времени палил в потолок.
— Нравится? — спросил он, перехватив взгляд Дэниэла, направленный на свое оружие.
— А то, сэр.
— Когда-нибудь вышибу себе мозги из этой штуковины, — сказал Кольт добродушно, — или себе, или еще кому-нибудь. Выйду на улицу, засяду на крыше, открою стрельбу по случайным прохожим и буду стрелять, пока не кончатся патроны, а мою голову не разнесет вдребезги милицейский снайпер. Уверен, на какое-то время я стану гвоздем новостных выпусков. Все будут ломать голову, почему я это сделал. Почему! Будто бы для того, чтобы устроить стрельбу и уложить пару сотен гражданских, нужны причины!
— Верно, сэр, для того, чтобы открыть стрельбу, совершенно не нужны никакие причины.
Кольт засмеялся смехом, способным обратить в паническое бегство самого мрачного жнеца с косой, затем посерьезнел и погрозил Дэниэлу указательным пальцем стальной руки.
— Если серьезно, не стоит так делать. Могут пострадать невинные люди, маленькие дети.
— Да, вы правы, лучше не буду, сэр.
— Что? Женщина?
— Я не хочу говорить об этом…
— Ну… ведь она — женщина? Настоящая женщина, я имею в виду? В наши дни, парень, не обессудь, бывает порой трудновато отличить одно от другого…
— Что? Нет!
— Все обошлось, какое облегчение, — сказал Кольт насмешливо, — хорошо. Ты не хочешь говорить о ней, о чем тогда ты хочешь говорить?
— Расскажите, как вы служили в Гетто, — попросил Дэниэл.
Его и впрямь интересовала, какая сила свела вместе Кольта, Хацуми и Грегори Даймса. Что связывало этих людей — отставного полковника Регулярной Армии, луизитанского наркоторговца и бывшего сотрудника Отдела, ныне мэра луддитской Коммуны? Пусть они все и познакомились именно во время службы в Гетто, ни Даймс, ни Хацуми не распространялись о тех славных деньках. Кольт не стал исключением. Он определенно не испытывал сильного желания ударяться в воспоминания о Гетто.
— Да о чем рассказывать, малыш. Тебе будет скучно. Уж не говоря о том, что я давал подписку о неразглашении, и едва ли смогу сообщить что-то толковое, кроме самых общих фраз, — проговорил он неохотно.
— Все равно, я послушаю с удовольствием… честно.
Прежде, чем приступить к рассказу, Кольт хорошенько приложился к бутылке.
— Оригинальным не буду. Эпллтон — жуткое место. Чужеродное. Гетто выглядит единственным островком человечности в океане кислотных джунглей, кишащих жуткими тварями, по сравнению с которыми саблезубые тигры и медведи-гризли — домашние котята. За колючей проволокой — бараки, где копошатся не-существа. Наверху — роскошные административные здания Дирекции. Посередине, в казармах — мы. Под землей, в бункерах — сотрудники Отдела, препарирующие очередное диво дивное, дитя местной природы. На улицу не выйдешь без респиратора и специального защитного костюма. Небо там чудное, никогда такого не видел — всех цветов радуги. Даймс мне говорил, это тоже от паров услада-плюс. По-настоящему плохо было ночами. Никогда не видел такой непроглядной темени. Тьму эту с трудом разгоняет свет мощнейших прожекторов. Порой мерещилось, будто тьма живая, овеществленная, одухотворенная и способна просачиваться сквозь окна и вентиляционные шахты. Ночами я лежал в своей комнате и глазел в темноту, и мне казалось, я слышу шепот — будто эти твари затаились в бараках и шепчутся — планируют очередной бунт против нас.
Кольт помолчал.
— А бунтовали твари беспрестанно. Откуда только силы у них брались после этой муки в шахтах? Все их проклятая богиня.
— Богиня не-существ?
— Да. Слыхал когда-нибудь о ней?
— Что-то где-то краем уха… но ведь это сказки.
— Тем не менее, не-существа убеждены, будто в недрах планеты обитает древнее создание, которому эти монстры поклоняются, как величайшему божеству, и приносят в жертву собственных тяжело больных или мертворожденных детенышей. Я сам не раз и не два видел, как не-существа падали на колени прямо в шахтах и молились этой гадине. Смешно, но со временем мне тоже стало казаться, что внизу, в недрах этой проклятой земли что-то есть. И ей нравится, что там происходит… когда мы убиваем этих тварей, и когда они убивают нас… словами не объяснишь. Зло. Повсюду. Вполне, возможно, я там слегка свихнулся. Ни Даймс, ни Хацуми никогда не чувствовали ничего подобного. Для них служба в Гетто была обычной работой. Грязной, адски опасной, но высокооплачиваемой работой. И парни справлялись с этой работой отлично, уж поверь мне.