Башня континуума
Шрифт:
Кит предпочитал кнуту пряник, о чем свидетельствовали уютные, светлые и просторные кабинеты, изобилие растений и цветов, аквариумы и клетки с радостно щебечущими канарейками. По штаб-квартире распространялись сногсшибательные ароматы свежесваренного кофе и свежей выпечки. Динамики негромко мурлыкали под нос классические симфонии и оперные арии. Клерки продолжали лебезить перед начальством, подсиживать друг друга и исправно доносить кому надо, но делали это с благожелательными улыбками на устах.
Пропорхнувшая мимо стайка милых девушек из Секретариата указала Дэниэлу дорогу, и еще через пять минут он вошел в кабинет первого исполнительного вице-президента Корпорации. Ричард встретил блудного отпрыска знатного семейства очень сердечно. Пригласил располагаться и познакомил со своей нынешней, уже шестой по счету, законной женой.
— Как тебе женушка? Недурна, верно?
Портрет Серафины, написанный маслом, в дорогущей золотой раме, висел прямо над столом Ричарда. На душеньке персике было белое атласное платье, на коленях — собачка породы пекинес, рядом — арфа. Нежная, пухлая, розовая, как ломоть ветчины со слезой, персик и впрямь была очень хороша собой, но все дело портил ее стеклянный взгляд. Глаза у нее были слегка выпуклые и прозрачные, будто стенки аквариума, внутри которого плескалась ее маленькая, гаденькая, жадная душонка. В принципе, Торнтона всегда отличал на редкость странный вкус на женщин. Как помнилось Дэниэлу, он едва-едва не женился на Виктории.
— Да… фактура неплоха. Кто она? Милфорды? Придворные ювелиры и антиквары?
— Ювелиры, — подтвердил Торнтон, подходя к бару, — антиквары. У персика сверхъестественный нюх на этот хлам, должно быть, гены. Едва нас с персиком подстрелил Купидон, папаша моей душеньки вцепился в меня, будто клещ…
Дэниэл с трудом скрыл усмешку. Первый вице-подхалим, видимо, отнюдь не меньше босса опасался привидений и упырей. Тут у него тоже повсюду были распятия и старинные иконы.
— Требовал фунт твоего мяса?
— Твоими бы устами, — небрежно отмахнулся Ричард, мастерски смешивая и виртуозно взбалтывая коктейли, — старик много чего требовал, но главное — аристократический титул.
— Я всегда думал: купить титул — плевое дело.
— Поверь мне, я и сам так думал, пока не пришлось заняться вопросом вплотную. Оказывается, наша власть крайне отрицательно относится к торговле титулами. Их якобы вручают за исключительные заслуги перед отечеством. И вот я…
Ричард добавил в напитки льда и, скаля превосходные зубы, поведал Дэниэлу очень длинную и очень смешную историю о том, как придворный ювелир его стараниями заделался-таки благороднейшим лордом Милфордом. По каковому счастливому поводу папенька Серафины закатил грандиознейший фуршет, но перестарался и буквально через пару дней скоропостижно скончался от последствий неумеренного обжорства в виде обширного апоплексического удара. Ричард был вне себя от горя. Отзывчивый и добросердечный ювелир успел ему полюбиться вящей готовностью за умеренную плату в тридцать серебряников продать не только единственную дочь, но, если понадобится, и родную мать, да и остальных родственников скопом. Вдобавок, Ричард оплатил фуршет, а теперь ему пришлось оплачивать еще и пышные похороны. Оплакав дорогого покойника, Ричард взял себя в руки, в очередной раз развелся и повел к алтарю осиротевшего, но сладкого персика.
Все закончилось хорошо, единственным, кто остался недоволен, был Кит; впрочем, Кит был недоволен всегда и всем. Кит шипел сквозь зубы и плевался, даже не хотел идти к Ричарду на свадьбу.
— Твой брат заявил мне, представляешь, нельзя пичкать старикашек, пускай и очень мерзких, жирной утиной печенкой… и трюфелями… до зарезу… а потом подпаивать его юристов… и прибирать к рукам его ювелирные лавчонки.
Кит сказал: так поступать нехорошо. Кит сказал: это — аморально, — проговорил Ричард, широко улыбаясь.
— Какой ужас, — пробормотал Дэниэл.
— Именно — ужас. Главный ужас в том, что Кит говорил это совершенно серьезно, прямо искры сыпались у него глаз. Чего Киту всегда недоставало — капельки здоровой снисходительности. К другим — зачастую. К себе — никогда. Надеюсь, ты меня понял, и понял правильно, Дэнни.
Очевидно, это должно было означать, что, коли Дэниэл вздумает перебежать старшему брату дорожку, его искрошат на мелкие кусочки.
— Да. Твою мысль я уловил.
Улыбка Ричарда сделалась еще шире и лучезарней, но голубые глаза остались ледяными, как необъятные пустоши Нифльхейма.
— Надеюсь, что уловил. Мне бы и правда хотелось, чтобы вы с братом поладили. Это в ваших обоюдных интересах. Хотя настаивать не стану. Давить на тебя не буду. Как и встревать между вами. И закончим. Сделать тебе сэндвич? Еще что-нибудь? Ты голоден?
— Нет, я пойду.
— Давай так договоримся. Если тебе понадобятся деньги. Или работа. Возникнут проблемы. Захочется излить душу. Брата не дергай, а приходи со всем ко мне, не стесняйся. Я помогу. Понял?
— Спасибо.
— Не за что. Счастливо оставаться.
Следующий час или около того Дэниэла занимала одна мысль — как бы побыстрей выбраться из Копилки. На грех, по пути ему попадались знакомые, полузнакомые и вовсе незнакомые люди, которые, между тем, прекрасно его помнили, многие и маленьким мальчиком, младшеньким папенькиным сынком.
Дэниэлу пожимали руки, похлопывали по плечу, спрашивали как жизнь, не собирается ли он здесь работать, предлагали сигареты, конфеты, выпить по рюмашке и как-нибудь вместе пообедать, приносили запоздалые соболезнования по поводу кончины сиятельного отца.
— Весьма признателен, — бормотал Дэниэл, — весьма признателен, весьма…
К тому времени, как он покинул стены Корпоративной штаб-квартиры, язык у него заплетался, ноги подламывались, он обливался потом и изнемогал в жестоком приступе клаустрофобии. Или агорафобии — это уж с какой стороны посмотреть.
Ибо то была одна из многих загадочных особенностей Копилки — глядя на нее снаружи, даже находясь у самого подножия, невозможно было понять, насколько колоссальны размеры здания, пока вы не оказывались внутри. Причем этот факт осознавался далеко не сразу, а постепенно и, возможно, никогда не укладывался в сознание до конца, как некая общепринятая и все же непостижимая абстракция вроде Любви, или Смерти, или Бесконечности Вселенной.
На практике это означало попросту, что в Копилке можно было прожить долгую и насыщенную, полноценную жизнь от рождения до самой смерти, никогда не покидая пределов здания. Потому что — офисы, и развлечения на любой вкус, и гостиничные номера, закусочные и рестораны, зимние сады, кабинеты дантистов и юристов, и — о Боже! — часовни и погребальные конторы…
— Хватит! Выпустите меня отсюда! — прорычал Дэниэл, яростно колотя по кнопке вызова лифтов и пиная створки. — ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ ОТСЮДА!