Башня континуума
Шрифт:
— Нет, это не папа, а ужасный, кррровожадный монстррр… ррр, я голодный и очень, очень стрррашный… и я буду жрррать… маленьких человечьих человечков… маленьких, вкусненьких, сочненьких человеческих детенышей…
— Папочка, ты смешной, — с трудом выговорил Макс, захлебываясь смехом.
— Да, папочка смешной, папочка просто вылитый клоун.
— Нет-нет, папа!
— Нет? Почему — нет?
— Клоун не смешной. Клоун страшный. А ты не страшный, папа. Ты смешной.
После ужина Гордон выкупал ребенка и уложил в кровать. Убедившись, что сын совсем заснул, он притушил ночник, вышел из комнаты, оставив дверь немного приоткрытой, и пошел посмотреть на жену. Виктория, обижаясь и негодуя, уплетала в столовой торт, который муж купил по дороге домой.
— Гордон, сколько я тебя просила не выражаться при сыне? Макс запоминает все, что ты говоришь, и повторяет, как попугай, а мне потом приходится краснеть за него. И что тебе сделали эти… жеманные, женоподобные мужчины? Неужели обязательно упоминать их через слово.
— Нет, не обязательно, — ответил Гордон смиренно.
Виктория взяла третий кусок торта.
— Олух деревенский! Их такими создала природа! Кто ты, чтобы спорить с природой? Лучше завари мне чаю.
— С молоком?
— Да. Ты видел, что у Максимилиана с глазом?
— Ничего серьезного. Обычный синяк. Сильно хныкал?
— Максимилиан? Ну, может быть, хныкнул пару раз… но ты бы слышал, как ревел тот мальчик! И воспитательница тоже ревела! А потом пришла мама того мальчика, и тоже заревела! А потом говорит мне…
Гордон пошел на кухню. Мужские животные, как известно, туповаты и решительно не способны делать два дела одновременно — к примеру, заваривать чай и слушать жену. До него доносился из столовой ее голос, но он совершенно утратил нить беседы, поглощенный сложнейшей задачей сперва налить в чашку молоко, и только потом — чай.
— … и сама вяжет ему носочки, представляешь? А воспитательница…
Гордон с содроганием вспомнил, что в детстве сам боялся клоунов до полнейшего одурения. Да что там, он боялся клоунов и сейчас. Он вернулся и подал жене чашку чая. Виктория посмотрела в его отсутствующее лицо.
— Гордон, ты никогда меня не слушаешь. О чем ты там всегда думаешь.
— Ни о чем.
— Как можно думать ни о чем? — поразилась Виктория.
— Думанье ни о чем называется абстрактным мышлением, птенчик. Абстрактное мышление — это то, что отличает нас, людей, от животных и от… женщин.
Виктория очень хорошо видела, что, несмотря на свои глупые шуточки, он чувствует себя не в своей тарелке и хочет поскорей убраться к себе и запереться в кабинете, где будет до утра курить сигары и выпивать, как он проделывал последние четыре дня. Виктория вовсе не собиралась поощрять эти скверные привычки. Прежде чем муж успел сбежать, Виктория крепко ухватила его за рукав светло-голубой рубашки.
— Пупсичек, мой ненаглядный, что у тебя стряслось.
— Ничего.
— Сядь.
Гордон уселся и засопел, как Макс, поставленный на табуретку.
— В чем дело? У тебя неприятности?
— Нет.
— Послушай, я ведь все равно обо всем узнаю и очень рассержусь. Лучше прекрати валять дурака и расскажи-ка мне все сам.
Гордон решился, наконец, и угрюмо проронил одно-единственное слово.
— Би-порт.
Виктория совершенно не понимала, отчего ей, как обычно, приходится вытягивать слова из мужа буквально клещами. Боже, как утомительно.
— Би-порт? Тот самый, что строит в Лас-Абердине наша Корпорация?
— Вот те раз, какой же еще. Да, тот самый.
Виктория встревожилась, и не без причин. Контракт на возведение сверхсовременного Би-порта в Лас-Абердине, втором крупнейшем городе Салема, Корпорация заключила с администрацией Салема три стандартных месяца спустя после избрания Таггерта на должность губернатора. Точная сумма сделки оставалась коммерческой тайной, но Виктория подозревала, что и брат, и муж оба неплохо заработали на этой сделке.
Проект был в равной степени важен и интересен и для Корпорации, и для администрации Салема. Кит надеялся, что при строительстве Би-порта будут опробованы в действии новейшие технологические разработки; при хорошем раскладе Корпорация намеревалась заключить контракты на возведение Би-портов с администрациями других планет Второго Кольца и Особых Территорий.
Администрации Салема новенький Би-порт тоже сулил массу лакомых возможностей: развитие инфраструктуры, новые рабочие места, импорт, экспорт, туризм, да и для Гордона лично Би-порт представлял прекрасную дополнительную возможность сколотить не только материальный, но и политический капитал…
— О, нет, — простонала Виктория, побледнев, — деньги? Деньги пропали?
Откровенно говоря (хотя Гордон вовсе не собирался откровенничать с женой на эти темы), денег пропало немало. Любой грандиозный проект подразумевает грандиозное воровство, особенно это касается строительства, как повелось, видимо, со времен древнеегипетских пирамид. Будучи реалистом, Гордон лично курировал строительство и отчаянно пытался свести потери до приемлемого уровня. Он занимался финансовой и юридической документацией, контролировал денежные потоки, раз в две недели посещал стройку и орал на рабочих, угрожая дробовиком и Генеральным прокурором. За два года строительства миллиарды его нервных клеток скончались в мучительной агонии. Но все имеет начало, а, следовательно, и конец, и вот — строительство Би-порта подошло к счастливому финалу. В следующие выходные должно было состояться торжественное открытие.
— Ты ведь говорил, что все прекрасно!
— Да. Прекрасно. Би-порт приняла государственная транспортная комиссия, государственная архитектурная комиссия… и миллион прочих комиссий… были удачно осуществлены пробные рейсы.
— И?
Гордон потянулся к торту, но схлопотал от жены по пальцам.
— Хватит жрать!
— Честное слово, я никогда…
— Ведь врежу, — пригрозила Виктория, — возьму и врежу по твоей симпатичной физиономии.
Гордон понурился.
— Ладно… я был у Чамберса.
— У своего астролога?
— Да. И… Чамберс сказал… мы с тобой не должны ехать на открытие этого чертового Би-порта. Он сказал, там случится что-то ужасное. Он сказал, что мы все умрем.
Виктория захохотала. Гордон уставился на жену. Ему было ничуть не до смеха. Он был бледен и напуган.
— Что, и я тоже умру?
— Да, ты тоже.
— Вот умора!
Гордон схватил жену за плечи и потряс.
— Здесь нет ничего смешного. Кто-то из нас должен остаться в живых, чтобы вырастить ребенка… пока головастику не исполнится восемнадцать хотя бы. Я рос без родителей, это, я скажу тебе, далеко не сахар и не мед.