Башня Ярости. Книга 1. Чёрные маки
Шрифт:
– Матушка, – похоже, он тоже понимает, что виноват, по крайней мере, дурака не валяет, – я готов.
– Вы когда вернулись?
– Не помню, но поздно… Если желаете, можно узнать у Саррижа.
– Не желаю. Надеюсь, вы помните свои обязанности.
– О да.
От необходимости продолжать разговор их избавила Нора. Невеста в нежно-голубом платье, отделанном мирийскими кружевами и мелким жемчугом, была ослепительна, и Элеонора почувствовала прилив гордости и удовлетворения.
– Нора, ты все помнишь?
– Да, матушка.
– Ты красива, как принцесса из сказки, – заметил Базиль, – но туфли лучше заменить. Не дело, если женщина выше мужчины, тем более такого…
– Базиль, – в голосе Элеоноры зазвенел металл, – вы опять за свое?
– Как хотите. Но я буду не я, если Тартю к весне не запретит женщинам носить каблуки.
– Почему? – В голубых глазах невесты было недоумение. Брат не ответил, пожал плечами и отошел к окну. Видимо, после вчерашнего болела голова.
Элеонора еще раз поправила серебряную вуаль, украшавшую головку дочери, высвободив солнечный локон, якобы случайно выбившийся на волю. Нора не любит Пьера, но это ерунда. Потерпит! Главное – наследник, а дальше… Дальше Пьер может отправляться вслед за Жаклин, а регентом при малолетнем короле станет ближайший родич королевы. Видимо, Фернан, а она так надеялась на Жореса. У старшего сына, единственного из всей семьи, ум государя, если, разумеется, не считать ее саму, но женщина не может быть регентом. Или может? Надо поговорить с Ее Иносенсией. Нора станет регентшей, а ее мать истинной правительницей, но пока об этом не должен знать никто, и особенно Базиль с его пьянками и глупыми шутками. Хорошо, что Пьер его отослал, в Ифране он ни о чем не догадается.
В наблюдательности младшего сына Элеонора убедилась после его возвращения из Гразы, когда Базиль прямо-таки с цепи сорвался. Порой кажется, что в глубине души он сочувствует горбуну и мирийскому мерзавцу. Хорошо, хоть при людях молчит, зато Филипп до сих пор отказывается видеть родную мать, обвиняя ее в предательстве.
Ничего, со временем оба поймут, что все, что она делает, она делает ради семьи. Филипп рано потерял отца, вот и влюбился в своего дядю, вернее, в его военные подвиги. Подрастет – поумнеет, хотя королем ему уже не быть. Элеонора была почти довольна, что Филиппа держат в Речном Замке, – Пьер мнителен, он мог бы вообразить, что мальчика против него настраивают родичи, а этого допустить нельзя…
– Сигнора, – Доротея, одетая в вишневое платье с золотым поясом-цепью, показалась на лестнице, – мы готовы. Спускаться?
– Можете, – откликнулся стоящий у окна Базиль, – кортеж прибыл. Нас осчастливил самый маршальский из арцийских маршалов, он же отчим нашего жениха.
– Мы с супругом сейчас будем. – Графиня Аганнская исчезла, а граф Мо повернулся к сестре:
– Все, голубушка. Можешь опускать вуаль, и да помогут тебе все святые, сколько бы их ни было.
Невеста и ее брат были потрясающе красивой парой. Нежная девушка в голубом и высокий рыцарь в черном и сиреневом с напряженным бледным лицом, на котором жили только глаза. Кардинал Клавдий понимал короля, отославшего графа Мо в Ифрану. Базиль был слишком хорош собой, чтобы стоять рядом с троном Его Величества Пьера Седьмого, не говоря уж о его то ли глупости, то ли дерзости. Надо было додуматься! Притащить во дворец мертвые головы. Нет, с таким капитаном гвардии, хоть старой, хоть новой, далеко не уедешь.
Клавдий не сомневался, что в глубине души Тартю ненавидит новых родственничков за красоту, богатство и наглость, но терпит. Потому что они ему ровня – Вилльо такие же выскочки, как и Тартю, а значит, подходящие союзники против старых фамилий, которые хоть и были ранены в Гразе, но их еще добивать и добивать…
Невидимый хор третий раз повторил «Радуйся, голубица», Его Высокопреосвященство степенно вышел вперед и возгласил:
– Знает ли кто, видел ли, слышал ли что-то, порочащее богобоязненного и благородного Пьера из дома Лумэнов? Что-то, что могло бы оттолкнуть от него сердце невесты, вручающей ему свою руку и свою девичью честь?
Знает ли кто, видел ли, слышал ли что-то, порочащее невинную и прекрасную Элеонору из дома Тагэре? Что-то, что может оттолкнуть от нее сердце венценосного жениха, дающего ей свое незапятнанное имя и избравшего ее матерью своих наследников?
Слова кардинала прозвучали громко и отчетливо, и ответом им была тишина. Последний (и первый) раз бракосочетание в главном храме Мунта было прервано, когда злополучный Филипп Второй сочетался браком с дочерью герцога эстрийского. Тогда влюбленный в девицу нобиль прорвался к Возвышению и поклялся Святым Эрасти, что жених – мужеложец. Это знали многие, но отчаянный поступок закончился тем, что невеста сказала у алтаря «Нет». Кажется, она потом вышла за наглеца, принадлежавшего роду Мальвани, а злополучный Филипп два года спустя женился на золотоволосой оргондке, которая его потом и свергла.
О прискорбном случае забыли почти все, но не Пьер. На венчание пускали лишь надежных и верноподданных. Командор городской стражи и капитан новой гвардии не подкачали. В храме Святого Эрасти не оказалось никого, кто посмел выступить против короля. Особо тщательно искали маркиза Гаэтано, который, по мнению короля, мог выбрать для своей мести день свадьбы, но Кэрна исчез.
Вздохнув с облегчением (схватка могла закончиться плачевно не только для стражников и короля, но и для Его Высокопреосвященства, панически боявшегося пик, мечей и арбалетов), Клавдий спустился к жениху и невесте. Пьер в алом одеянии Волингов с напряженным лицом стоял между матерью невесты и своим безгубым отчимом.
Выждав положенное время, Клавдий поднял руку.
– Сим свидетельствую, что нет в Арции никого, кто знает дурное о женихе и невесте. Приблизься же, дева.
Хор запел «Она приближается». Элеонора Тагэре, грациозно опираясь на руку Базиля, пошла вперед. Рядом с ней, чуть отставая, шла мать жениха в пышных алых шелках. Шлейф невесты несли две ее младшие сестры. Девушка и ее спутник церемонию знали прекрасно. Они оказались у ковра, на который уже взошел жених, как раз вовремя: хор пропел «Она вручает себя любимому, и небеса любуются ее чистотой». Базиль не заступил на ковер, что было бы дурной приметой, а изящно опустился на одно колено у самого края. Пьер шагнул навстречу суженой и откинул серебряную вуаль. На какое-то время все трое замерли. Ослепительная златокудрая красавица, невзрачный человечек в красном, с королевской цепью на тощей шее и коленопреклоненный рыцарь, в лиловых глазах которого промелькнула и погасла тяжелая, неизбывная ненависть. Его Высокопреосвященство почел за благо решить, что все дело в освещении.
Базиль Гризье не был пьян, и голова у него не болела, у него вообще не болело ничего, кроме души, в существование которой он, к слову сказать, не верил. Когда жирный кардинал спросил, не знает ли кто-то чего-то, порочащего жениха и препятствующего браку, Базиль чуть было не сказал, что знает. И промолчал, потому что это было бессмысленно. Потому что мертвых не воскресить. Потому что он – Гризье, а не Мальвани или Кэрна, слову которых бы поверили, а не слову, так мечу… И Базиль вложил ручку сестры в вялую руку убийцы братьев. А на поясе у него висел футляр с предсмертными письмами Филиппа, переданными ему пропившим службу, но не совесть и не память бывшим караул-деканом Речного Замка. Базиль отдавал ему все деньги, которые у него были, но Ив Сашни не взял. Встал и ушел куда-то в ночь, красномордый усатый толстяк, последний, кто видел братьев живыми, кроме убийц, разумеется.