Башня. Новый Ковчег 2
Шрифт:
— Я не спал. Посиди со мной, — шёпотом попросил он.
Анна прошла и села сначала на краешек дивана, потом подумала и забралась на диван с ногами. Пашка засмеялся и бросил ей край одеяла.
— Укройся вот.
Она укуталась, подтянула ноги, уткнувшись острым подбородком в коленки. Было так странно сидеть с Пашкой вдвоём на диване, в ночной тишине. Казалось, в мире больше никого нет — только они одни и всё. Пашка тоже сел, приподнял подушку, подстраивая её под свою спину.
— Знаешь, я вчера ходил к
Анна удивлённо обернулась. Анкеты они заполняли в начале учебного года, указывали в них те сектора, в какие хотели бы попасть после школы. Это, конечно, ещё ничего не значило в плане распределения, но зачастую учитывалось. Анна знала, что и Борис, и Пашка отметили в анкете несколько направлений, но если у Борьки и был хоть какой-то приоритет — он хотел попасть в администрацию, — то у Пашки в голове царил полный разброс мыслей. Сегодня он хотел выбрать одну профессию, завтра — другую.
— И что ты там написал? — осторожно спросила она.
— Я оставил только инженерный сектор, — Пашка опустил голову, с минуту помолчал, а потом поднял на Анну бледное лицо. — Хочу быть инженером. Как отец. Ты думаешь, у меня получится? А то я в последнее время физику совсем запустил.
Анна заметила раскрытый учебник по физике на полу.
— Конечно, получится! — с горячностью сказала она. — Ещё уйма времени. А мы с Борькой тебе поможем!
— Я знаю, — улыбнулся Пашка, и его открытое веснушчатое лицо просияло. — Ань, — неожиданно попросил он. — Не уходи сегодня ночью. Останься здесь. Давай мы просто…
Он запнулся и мучительно покраснел.
— Просто полежим рядом.
— Ладно, — медленно произнесла она. — Но только ты меня… ты меня не трогай… Хорошо?
— Хорошо.
…Она лежала к нему спиной и чувствовала его горячее дыханье на своём затылке.
— Наверно, я тебя люблю, — пробормотал он.
И она так и не поняла, чего было больше в его признании: любви или сомнения.
***
Человек, который стоял перед Анной, загораживая её ото всех остальных, внезапно ушёл. Задумавшись, она даже не заметила, когда. Просто неожиданно почувствовала себя обнажённой, незащищённой перед чужими взглядами. И не только перед чужими.
Павел, которого она так ещё и не видела несмотря на то, что находилась здесь уже добрых полчаса, вдруг оказался совсем рядом, буквально в трёх-четырех метрах. Стоял, о чём-то разговаривая с Мельниковым и невысоким щуплым человеком в очках, в котором Анна не сразу признала Серёжу Ставицкого, двоюродного брата Павла. Вот кто вроде и повзрослел, но почти не изменился — природная робость по-прежнему так и сквозила во всех его жестах. В детстве и юности все они, и Павел, и Борька, и сама Анна были к Серёже довольно безжалостны и жестоки, как бывают жестоки дети (впрочем, без всякой ненависти и злости) к тем, кто слаб и не умеет дать отпор. Серёжа никогда не умел.
Мельников, увидев Анну, сухо кивнул головой, и она ответила таким же сдержанным кивком. Наверно, ей стоило подойти, но Анна не могла. Она вжалась спиной в стену, мысленно взмолившись тем высшим силам, которые никогда особо не прислушивались к её мольбам, чтобы Савельев не оборачивался, чтобы стоял там, где стоит.
За полтора месяца она не видела его ни разу. Сначала дёргалась, как девочка, заслышав любые мужские шаги в коридоре, ждала его, потом однажды поняла, что он не придёт, и ей стало одновременно и легко, и плохо, а потом у неё появился спасённый Борис, и она опять стала трястись от страха, понимая, что, если Савельев вдруг заявится у неё в больнице, она выдаст и себя, и Борьку. А как поступит Павел, узнав об этом, Анна никогда не смогла бы предугадать.
Борис, видя её страхи и волнения, посмеивался. Когда был в хорошем настроении, что, впрочем, случалось редко. Потому что большую часть времени Борька злился. На неё и на весь белый свет. Но на неё в первую очередь.
— Ты вообще, Ань, понимаешь, что ты меня в одиночку посадила, а? — Борис нервно отбрасывал в сторону книгу, одну из тех, что Анна носила ему в огромных количествах. От нечего делать Борис проглатывал их все, особо не разбираясь.
— Хватит глупости болтать.
— Глупости? Слушай, давай сдадим меня Савельеву? Пашка гуманен и справедлив — он отправит меня на тот свет ко всеобщему удовольствию, — в голосе Бориса слышалась злая насмешка. — И потом, что ты будешь делать, когда твои рабочие начнут ремонт и в этой части больницы? Ты не можешь меня прятать здесь вечно. Или куда ты меня потом переправишь? Признавайся, какую ещё пытку ты для меня придумала?
Борька был несправедлив к ней, и сам понимал, что несправедлив. Но заточение давалось ему с трудом. Он всегда был человеком действия, в детстве именно Боря был инициатором и идейным вдохновителем всех их крупных и мелких шалостей, и теперь, оказавшись не у дел, он на Анниных глазах превращался в злого и обиженного брюзгу. И, что самое скверное, они оба понимали всю безвыходность ситуации и невозможность что-либо изменить.
Анна дала обещание матери Бориса, и она его сдержала, а то, что Борис, в своей одиночке, теперь медленно сходил с ума, терзая её, Анну, и было, наверно, расплатой за грехи. Их грехи…
Савельев наконец обернулся и посмотрел на Анну. Долгим, почти немигающим взглядом. Анна замерла, захотела зажмуриться, как в детстве — дурацкое, безотчётное чувство, дарующее иллюзию спасения. И снова взмолилась, вознесла свою неуклюжую молитву тому равнодушному, кто был где-то там наверху, чтобы Пашка не подходил, и — о чудо! — ее наконец-то услышали.
Павел отвернулся от Анны и снова продолжил разговор с Мельниковым.
Глава 20
Глава 20. Павел
— Ладно, об этом тогда потом.
Павел увидел приближающегося к ним с Мельниковым Серёжу Ставицкого и быстро переключился на другое. Разговор, который они с Олегом вели даже здесь, пусть и вполголоса, не был предназначен для чьих-либо чужих ушей, он вообще был не к месту и не ко времени, но они, встретившись, опять зацепились за него, потому что это мучило обоих. И это было связано с тем человеком, с кем они все сегодня прощались.
Павел уже сказал положенные слова соболезнования дочери Ледовского, Юлии, высокой, строгой женщине, поразительно похожей на своего отца, державшейся прямо, несмотря на обрушившееся на неё горе. Сына у генерала не было, но дочь он умудрился воспитать так, что она могла дать фору любому мужику. Юлия Ледовская даже фамилию в браке не поменяла и несла её гордо и с честью, под стать своему отцу. Впрочем, не отставала и внучка, Вера, Никина подружка, известная гордячка. И тоже носящая фамилию деда. «Вот кому полками-то надо командовать», — подумал Павел, отходя в сторону от Ледовской.