Башня. Новый Ковчег
Шрифт:
Иногда Кир думал, что, будь у них с собой наркота, Лёху бы это хоть чуть-чуть взбодрило, но у них её не было. Вернее, запасливый Андрейченко взял с собой пару пакетиков холодка, но закинуться им так и не удалось. Бахтин, у которого, как у заправской ищейки, был нюх на такие вещи, остановил их в коридоре, когда они направлялись в дальний туалет, чтобы хорошенько там оттянуться, и безо всяких реверансов велел вывернуть карманы. Забрал оба пакетика, а потом ловко и привычно обыскал, заглянув под все обшлаги и воротнички.
— Если ещё где прячете, советую принести самим, — сказал спокойно
— Слушай, тебе не надоело? — Лёха отшвырнул брошюру в сторону и зло посмотрел на Вовку.
Тот остановился, а потом, ловко спружинив, упругим мячиком вскочил на ноги.
— Надоело, — Вовка отряхнул руки. — А что ещё делать? Киснуть как ты что ли?
Лёха насупился.
Из всех классов этой всеми забытой школы они выбрали один из дальних, откуда были видны огромные окна, идущие по наружной стене Башни. Так захотел Вовка Андрейченко. Кир уже понял, его другу нравится глядеть на тот, другой мир, что расстилался перед ними за мутными и грязными стеклами окон, на тёмно-серый океан, сливающийся у горизонта с таким же тёмно-серым небом.
— Тоска, — говорил Лёха, и Кир чувствовал, что очень скоро слово «тоска» заменит в Лёхином лексиконе все остальные слова.
Веселов практически всё время теперь сидел в углу, то угрюмо наблюдая за ними, то листая найденные в классе брошюры и буклеты, напечатанные на тонких пластиковых листах. У них в Башне на таких печатали учебники, справочники и некоторые книги, в основном детские. Пластик был неубиваем, а оттого практичен и удобен. И главное, именно этой чёртовой пластмассы было много — она составляла едва ли не девяносто процентов всего, что вылавливали в море бригады мусорщиков. Книги, напечатанные на таких пластиковых листах, внешне мало чем отличались от бумажных, страницы были такими же плотными и тонкими, но, тем не менее, разница была, и те, кто хоть однажды держал в руках настоящую бумажную книгу, это знали. Но бумажные книги были только в библиотеках, и на вынос их не давали. Бумага, в отличие от пластика, материал не вечный — живой, а всё живое однажды умирает.
— Сдохнем мы здесь все, — сказал Лёха.
Кир вздрогнул. Сам того не замечая, Лёха Веселов озвучил его мысли. Они кружились и кружились в его голове вот уже несколько дней, и всё чаще Кир замечал отзвуки этих мыслей на лицах и в глазах других людей, но каждый раз старательно убеждал себя в том, что ему только показалось.
Сначала они все ждали. Кто чего. Кто-то — горячих обедов. Кто-то — лекарств. Кто-то — бригаду медиков. Но совершенно неважно, что или кого ждал каждый из них, потому что, в сущности, это было одно и то же — людям необходимо было убедиться, удостовериться, что о них помнят, что о них не забыли, что они живы.
И на второй, и на третий, и даже на пятый день у лифта обязательно кто-нибудь дежурил, боясь пропустить тех, кто должен был приехать, но потом эти дежурства как-то сами собой сошли на нет. И удивительно, первым, кто сдался, был Егор Саныч, врач. А вот отец Кира верил. Верил даже сейчас, спустя две недели, и каждый день как на работу ходил к лифту. Кир слышал, как однажды Бахтин сказал:
— Иван, ты же знаешь не хуже меня — всё зря.
Но отец лишь сердито зыркнул на него — у него была своя вера и своя правда.
Подливала масла в огонь и Марина. Она целыми днями сидела у себя в углу и тихонько и напевно бормотала:
— Им на нас наплевать… они людей не жалеют...
Эта женщина так и приклеилась к ним, стала тенью, блёклой, выцветшей, до смерти надоевшей. Кирилл видел, что она раздражает отца, даже не нытьём, а самим присутствием, да и мать, терпеливая и понимающая, уже порядком от неё устала, но и прогнать Марину от себя они то ли не могли, то ли не умели.
Про карантин, тот самый, который и послужил причиной того, что их всех заперли здесь, уже давно никто не вспоминал. Заболевших среди людей не было. Нет, в самые первые дни кто-то подкашливал, а особо мнительные жаловались на недомогание, бегая в медпункт и требуя от Егор Саныча или медсестёр помощи и лекарств. Некоторых — настойчивых и настырных — Егор Саныч помещал в медсанчасть, но и те, спустя пару дней возвращались к своим семьям. Лекарств у медиков всё равно не было, а от того, что тебе три раза на дню измеряют температуру, как-то не поправишься.
— Слава богу, хоть это не настоящие больные, — бормотал себе под нос Егор Саныч. — А так, симулянты.
Бахтин, который почти всё время находился подле доктора, усмехался:
— А что, Егор, нам от этого легче что ли?
— Да какое, Роман! — Егор Саныч в сердцах махал рукой.
После той вспышки непонятного помешательства у лифта Бахтин взял на себя охрану и ежедневную выдачу сухих пайков. Получая паёк на всю семью, Кир видел, как с каждым днём тают их запасы, как растёт гора пустых коробок в углу, и до него постепенно доходило, почему тогда Бахтин так яростно бросился защищать привезённый им сухпай, почему так настойчиво требовал вернуть всё, что было в запальчивости расхватано.
***
— Иван, побеседовать бы нам надо, — Бахтин вырос на пороге того класса, где ночевала семья Шороховых, загораживая широкими плечами дверной проём.
Отец вскинул голову и, мгновенно поняв, что от него хочет Бахтин, поднялся и без слов направился к нему.
— Пацана своего возьми с собой.
Брови отца вопросительно поползли вверх, да и сам Кир был чрезмерно удивлён, если не сказать больше. Спорить отец с Бахтиным не стал, равно, как и спрашивать. Просто сделал знак Киру собираться, и Кир тут же вскочил.
Он думал, что Бахтин поведёт их в медпункт, именно это место служило на этаже своеобразной точкой притяжения, но медпункт они миновали и, пройдя длинным коридором, остановились напротив пассажирского лифта. Шахт пассажирских лифтов было больше, чем грузовых, и они, также как и грузовые, пронзали всю Башню насквозь. Пользовалось ими только высокое начальство, которому западло было спускаться и подниматься вместе с остальными работягами. Время от времени, Кир слышал, как гудел, поднимаясь, какой-нибудь пассажирский лифт, но в общем повседневном шуме Башни этот гул был едва различим.