Басилевс

Гладкий Виталий Дмитриевич

– Много?

– Сосчитать их невозможно, все держится в большой тайне. На свои моления они приходят в плащах с капюшонами, скрывающими лица.

– Возможно, это и впрямь опасно… – в раздумье сказала царица.

– Еще как, – подтвердил Стратий. – А если учесть, что среди них недавно появился проповедник – к слову, великолепный оратор, – то и вовсе хорошего мало.

– Кто он?

– Неизвестно. Скорее всего, вольноотпущенник. Но не боспорец – его выдает говор.

– Интересно, чем твои сикофанты занимаются?! – неожиданно разгневалась Камасария. – Ты принес мне только догадки, не более.

– Они пытались проследить, где его жилище, – жрец сокрушенно покачал головой. – Но он оказался им не по зубам. Хитер

и предусмотрителен. Похоже, человек битый и бывалый. Есть предположение, что он пергамец.

– Ты обращался к спирарху Гаттиону?

– Да. Но слово жреца для него не указ, – саркастически покривился Стратий. – Ловить беглых рабов и муштровать гоплитов – вот, по его мнению, занятие, достойное государственного мужа. А копаться в умах подданных царя Боспора, и, тем более, разбираться в верованиях, должны другие.

– Самое интересное, что он прав, – резко ответила царица. – Но помощь оказать обязан. Иди, – она поднялась и величественным жестом указала на дверь. – Я поговорю с царем. Если твои догадки верны, нас ждут тяжелые времена. А если учесть, что скифы требуют каждый год дань все больших размеров, то… о, боги, сколько крови прольется! – заламывая руки, в провидческом экстазе воскликнула Камасария Филотекна.

Невольно содрогнувшись при виде неожиданной истерики обычно уравновешенной царицы, Стратий постарался побыстрее исчезнуть. Даже его черствая практичная душа в этот миг вдруг издала громкий стон, и мрачные мысли застучали в виски, вызывая головную боль.

Вечерело. Безмятежный Пантикапей все еще нежился в лучах усталого солнца, но с севера, от Меотиды, медленно и неотвратимо надвигалась сизо-охристая туча. Возбужденные чайки белыми молниями кроили небо, оглашая окрестности города истошными криками, и только буревестник, забравшись на недосягаемую для них высоту, жадно ловил чуткими перьями первые порывы надвигающегося шторма.

ГЛАВА 4

Царь Боспора спал тяжелым похмельным сном. В опочивальне стояла духота, насыщенная запахами прокисшего вина, острого мужского пота и дорогих восточных благовоний. На обширном ложе, застеленном богатым атласным покрывалом, валялась скомканная одежда и предметы женского туалета. Сам властелин Боспора лежал на полу, на толстом ковре, в объятиях юной обнаженной гетеры. Дверь в опочивальню подпирал объемистый сундук – царь еще с вечера выгнал пинками слуг и приказал телохранителям-фракийцам, лучшим воинам царской спиры, не впускать к нему никого, даже царицу Камасарию Филотекну. Но, как знал Перисад, бабка была очень уж настырной, поэтому, для подстраховки, он и подпер дверь тяжеленным сундуком.

– А-а-а… – толстая зеленая муха, обстоятельно исследовавшая все волоски на небритом лице царя, наконец разбудила его. – У, подлая… – вяло махнул он рукой, прогоняя назойливое насекомое. – А-а-а… – опять простонал Перисад, ощупывая голову – в этот миг она казалась ему пустотелой наковальней, по которой лупил безжалостный Гефест своим огромным молотом.

Царь встал и, пошатываясь, направился к окну, где стоял столик с яствами и вином. Он попытался налить вино в чашу киафом, но золотистая жидкость больше кропила стол, нежели попадала куда следует. Тогда Перисад, измученный нестерпимой жаждой, швырнул узорчатый ковшик на пол и, схватив кратер обеими руками, прильнул к нему, как теленок к коровьему вымени. Вместительный кратер показал дно с завидной скоростью, и удовлетворенный царь с облегчением почувствовал, как к нему постепенно возвращается способность здраво мыслить и действовать. Боль в голове утихла, но приободрившийся царь поспешил вылить на свое разгоряченное тело воду из гидрии, стоявшей в углу, рядом с ночным горшком.

Журчание льющейся воды разбудило гетеру. Потянувшись в сонной истоме, она призывно посмотрела на Перисада, приняв соблазнительную позу. Царь недовольно поморщился –

ночь для него выдалась не из легких (гетера, несмотря на юный возраст, знала толк в любви) – но неожиданное желание, подстегнутое хмельной волной, бегущей в жилах, напрочь разрушило благоразумное намерение повелителя Боспора приступить как можно скорее к делам государственным, и он, рыча, как дикий зверь, набросился на гетеру, ответившую ему сладострастным стоном. Какое-то время в опочивальне царил бедлам: царь ревел, словно бык, гетера кричала, будто ее резали, на пол с грохотом падали золоченые дифры, попадающиеся на пути барахтающихся любовников… Полусонная стража по другую сторону двери опочивальни навострила уши и, посмеиваясь, начала приводить в порядок амуницию – царь проснулся, нужно быть готовым к сиятельному выходу.

Удовлетворенная гетера снова улеглась вздремнуть, теперь уже на постель, но царь с раздражением наградил ее увесистым шлепком. Обиженная девушка, капризно надув губы, стала разыскивать свое платье. Одевшись и с трудом отодивнув сундук, показавшийся ему гораздо тяжелее, нежели ночью, Перисад позвал постельничего, маявшегося от безделья со вчерашнего вечера, когда господин наградил его оплеухой и вышвырнул вместе с пуховой подушкой за дверь.

– Проведи, чтобы поменьше видели… – приказал ему царь, показывая на гетеру. – Накинь на нее плащ, наконец. И смотри, если попадетесь царице… Да хоть через окно, болван! Пошел вон!

– Э-э… – напомнила о себе гетера, выразительно протягивая к нему раскрытую ладонь.

– У-у… – застонал в бешенстве царь, но покорно поплелся к своей одежде, брошенной впопыхах как попало, где должен был находиться и кошель с деньгами.

К сожалению, его надежды были тщетны: кошель и впрямь оказался на месте, но сплющенные бока замшевого мешочка, расшитого бисером и полудрагоценными камнями, указывали на то, что монеты в нем и не ночевали.

– Поди сюда, – позвал он постельничьего. – Дай, – засунув руку ему за пазуху, царь достал кошелек своего знатного слуги и высыпал на ладонь гетеры все его содержимое: золотую драхму и немного серебра. – Ты была просто великолепна, милочка… – с царственной снисходительностью погладил ее щеку и поторопился уйти, встреченный громким приветственным кличем сателлитов.

– А, чтоб тебя… – в гневе воскликнула девушка, считающая, что ее любовь стоит гораздо дороже. – Пошли, ваше степенство, – с иронией напомнила она приказ царя постельничему, смотревшего на свои деньги, как на свежую могилу матери.

Безутешный слуга молча повернулся и, словно слепой, спотыкаясь, побрел из опочивальни. Оставленная на какое-то мгновенье без присмотра гетера времени даром не теряла: воровато глядя на согбенную спину постельничего, она молниеносным движением подхватила с пола брошенный царем киаф, дорогую вещицу из серебра с позолотой, и спрятала его под плащем.

– Поторопись… шлюха… – добавил уже тихо постельничий – он все еще никак не мог смириться с утратой денег.

Царь нередко брал таким образом «взаймы» у своих слуг и придворной знати, и можно было на пальцах пересчитать случаи, когда он возвращал долг. Поэтому во дворце трудно было встретить кого-либо с подвешенным к поясу кошельком, за исключением иноземных гостей; обычно деньги держали за пазухой. Но, как оказалось, Перисад тоже был не лыком шит…

В андроне стояла такая же удушающая жара, как и в опочивальне. Слабый ветерок со стороны степи, изредка залетая в открытые окна, приносил запах гари и сонмища мух, назойливых и бесцеремонных. Царь сидел на троне и пил охлажденное вино, впрочем, мало помогавшее избавиться от вялости и сонной одури. На скамье напротив расположился наместник Хрисалиск, всеми правдами и неправдами, наконец, удостоившийся высочайшей аудиенции. Он был коренаст, смуглолиц, с заметно выпирающим брюшком. Его узкие хитрые глазки не знали покоя, бегали, словно мышь в клетке-мышеловке.