Бастард Ивана Грозного — 2
Шрифт:
Государь потрогал пальцем миллиметровую пилку и нервно дёрнул губами.
— Как всё просто, — сказал он и провёл зубьями по деревянной столешнице. Пилка «джикнула» и на пол посыпались опилки.
— И полезно. Жилы на охоте можно резать.
— А ежели другое отольёт, то пришлёт мне записку с цифирью и я смогу другое ядро вытесать пока он пушку отольёт и пришлёт.
— Ведь так можно ранее готовить ядра и пули, — сказал Адашев.
— Мы ведь так и делали в Коломенском, — сказал Александр. — Когда к походу на Казань готовились. Или не заметили?
—
— Как не помнить. Мы за то и Мокшу твоего наградили… А это, значит, ты придумал?
— Я, государь. Но мне награды не надо. И так милостью твоей обласкан. Едино прошу дозволить мне своих людишек на таможенные и торговые сборы поставить и часть сборов в городе оставлять.
— Ишь, чего удумал?! — Возмутился Сильвестр. — На государеву казну рот раззявил?!
— Погоди, отче, — одёрнул духовника Иван. — Выслушать надо сперва. Сам учил. Для чего тебе?
— Для того, государь, что город прирастать постройками, крепостями и людьми ратными должен. А зачем тогда деньгу гонять туда-сюда? Сначала отсюда в казну, потом из казны сюда? Резонно ли?
— Деньга счёта требует, — снова вставил духовник.
— Охолонь, — сказал Иван Сильвестру. — Он дело говорит. О том и с Алексеем Фёдоровичем проговаривали. Только сможешь ли правильно обсчитать и поделить?
— Смогу, государь!
Санька по прошлой жизни знал, что мямлить на такой вопрос нельзя, но и слишком торопиться, тоже нельзя. Потому он сказал «Смогу!» уверенно и спокойно.
— Извини, государь, но не верю никому. Сам считать буду! А ты знаешь, как я считаю.
— Знаю, — усмехнулся Иван. — Я и сам освоил твоё «умножение». А вот с делением никак не слажу. Но и умножать пяди да вершки никак не получается.
— То наука зело каверзная, — усмехнулся Сильвестр. — Не всяк радеющий освоит.
— Ломать всё надо, да рано. И у немцев пока раскардаш в головах, — сказал Адашев, помня прошлогодние беседы с Санькой. — Вот пусть он пока здесь свой счёт и вводит. Сделал, что хотел? Меры свои?
— Сделал, Алексей Фёдорович. И весы и метры, чтобы холсты мерять. Весь товар перемеривать и перевешивать станем. Не захотят купцы ганзейские да шведские по нашим правилам торговать, пусть назад везут. Главное, Новгородских купцов сюда перенаправить. Запретить им в Выборг ходить. Тем паче, что шведы войну затевают и тогда задержат купцов и гостей наших надолго.
— Войну? — Удивился царь. — Шведы? Против нас? Откуда узнал?
Санька посмотрел на Сильвестра.
— Сорока на хвосте принесла.
— Знамо, какая сорока, — буркнул царёв духовник. — Всё мнишь бесовские видения?
— Токма через молитву и обращения к Христу, отче, приходят ко мне видения.
— Часто ли молишься? — Подобрел Сильвестр.
— Часто, отче. Просыпаюсь — молюсь, работаю — молюсь, сплю — молюсь.
Сильвестр опешил.
— Как такое может быть?
— Может, отче. Сам диву даюсь.
Санька не шутил и не врал. У него и вправду как-то получалось додумывать во сне то, что не додумал в бдении. И если он перед сном молился, что бывало не так часто, как он сказал Сильвестру, то и дальше во сне он общался с кем-то потусторонним. Христос ли это был, или какие другие боги, Санька так и не понял. Но точно не бесы, ибо сказано, что по делам узнаешь их, а добро и зло Санька научился распознавать ещё в той жизни.
— Ладно вам, — прервал их государь. — Потом поговоришь с ним о делах церковных. Санька, кстати, такой же не стяжатель, как и ты Сильвестр. Писал он мне записку о монастырях. Не отдавал я её тебе, отче, покуда. У Алексея Фёдоровича возьмёшь. Вам есть, что обсудить совместно. А ты скажи ка лучше Александр Мокшевич, что за девки в шишаках, да зерцалах нас встречали? Не уж-то не кривда сказ про твоих воительниц, что до Москвы дошёл?
— Не кривда, государь.
— Но про них и другая молва до нас дошла. Да Алексей Фёдорович?
Адашев кивнул. По лицу Ивана поползла скабрезная улыбка, а глаза его сально заблестели.
— Что живёшь ты с ними со всеми, как Султан Османский, и что склонны девицы оные и к ромейским утехам.
— Было дело, государь. Каюсь. Ханские пленницы они. Выкупил у купцов персидских ещё в Москве. Да оказалось, что научены блуду гаремному. Тот блуд похлеще ромейских танцев оказался. Не устоял, каюсь.
— Оттого от тебя и жёнка сбежала? — Рассмеялся царь.
— Нет, государь. То другая история.
Иван Васильевич насупился, но не надолго. Хмельный мёд уже ударил ему в голову.
— Ну, то твоё дело. Сам со своей жёнкой разбирайся, а мне хочется на ромейские танцы посмотреть. Вон Адашев сказывал, что персиянки зело борзо танцуют. Да, Фёдорович?
Адашев покраснел.
— А я вот ни разу не видел. Можешь?
— Могу, государь, — деланно вздохнул Ракшай.
Баня, в которой они сидели, больше напоминала дворец и занимала почти всю подклеть, то есть всю нижнюю часть трёхэтажного здания, стоявшего на огороженной высоким забором территории верфи. На втором этаже находился зал приёмов, как назвал его Санька, а на третьем — опочивальни. Кладовые и кухня находилась в соседнем двухэтажном здании, соединённым с «баней» переходами.
Как не странно, Сильвестр о блудном грехе промолчал. Видимо хотел поймать Саньку на содомии. Однако, что такое содомия, Александр Викторович знал и кикиморкам своим строго настрого опускаться до оной заказал ещё в Твери. Но они и сами удивились, что такое получение плотского удовольствия возможно. А Санька даже пожалел, что заговорил с ними на эту тему.
Санька не мог знать, что царские банные посиделки закончатся так банально, но как опытный организатор всевозможных охот, где-то в подкорке имел ввиду и такое развитие событий. Поэтому он, выйдя из бани, шепнул охранницам, стоящим на входе несколько слов, а сам вернулся в тепло.