Бастард Ивана Грозного — 2

Шелест Михаил Васильевич

— Первая жертва принята? — Спросил он мысленно своего крылатого «кредитора».

— Принята, — подтвердил, ни для кого, кроме Санки, невидимый вампир.

— Первый — пошёл! — Сказал мысленно Ракшай и вздохнул, так как понял, что нарушил самому себе данную клятву, не вмешиваться в ход исторических событий.

Сегодня он убил несостоявшегося прародителя царского дома Романовых, который пока не успел оставить никакого потомства, а должен был родить Фёдора — отца будущего царя Михаила. Но для исправления истории оставался ещё старший сын Романа Захарьина — Данила,

царёв дворецкий, уже наплодивший достаточно потомков. Санька вздохнул ещё раз. Он был не против хода истории России, но так как объявился в это время, хотел уменьшить человеческие жертвы в грядущих войнах и создать себе обстановку в которой можно было выжить. А с назначением его наследником престола, его шансы выжить очень сильно сократились. Поэтому в борьбу за чистое небо над головой Санька решил вступить сразу. Без подготовки. А для этого надо было зачищать поляну от пустивших властные корни Захарьиных.

— Чего это он синий такой? — Спросил Сильвестр. — Аки упырь. Ну ка, отойдите все.

Духовник достал из-за пазухи тонкий нож в ножнах, вынул его и ткнул остриём мертвецу в вену на шее. Только капля крови выступила из раны.

— Не могёт быть, — прошептал духовник и перекрестился. — Свят-свят-свят…

Все, и царь в том числе, отпрянули от трупа, а Сильвестр, что-то тихо запричитал, то и дело крестясь.

Александр, знавший причину отсутствия в теле крови, спокойно обвёл глазами окружающих и у всех увидел в глазах ужас. Потом он встретился глазами с Адашевым и тот, наткнувшись на спокойный взгляд Ракшая, вдруг всё понял и закрыл лицо руками. Санька опустил голову, спрятав свой взгляд, и отошёл в сторону, а потом и вовсе вышел на улицу.

Вскоре на улицу вышли и остальные. На всех, как говорится, лиц не было. Захарьин стоял чуть в стороне, едва держась на ногах и раскачиваясь всем телом, потом взревел, и обхватив голову руками, ринулся бежать.

— Не утопился бы, — прошептал Иван. — Не разу не видел упырей. И как теперь? Всем кровь, что ли пускать? Вот беда-то! А ведь он на свадьбе нашей… И к сыну приставлен был. Надо собираться.

— Забирай и второго, — мысленно сказал Санька и старший Захарьин вдруг запнулся и плашмя упал на сложенную из чурбаков, поставленных вертикально, мостовую. Упал и остался лежать, распластавшись.

— Святые угодники! — Воззвал государь, сильно побледнев лицом. — Что это с ним? Фёдорыч, иди глянь.

— Я пойду, — остановил Адашева Санька.

Он подошёл к боярину, потрогал его за шею, перевернул на спину.

— Тоже синий! — Крикнул он и вернулся к царю. — Зовите Сильвестра! То его епархия!

На Адашева он смотреть боялся.

— Да что же это! — Вскричал Иван и схватился за голову. — Страх-то какой. Неужто и он?

Санька пожал плечами и, видя, что идти за священником некому, пошёл сам.

— Там и Григорий Захарьин… Того… Этого… — Сказал он, уже выходящему из таможенной избы, духовнику.

— В смысле?! — Удивился тот.

— В прямом. Вон он лежит.

— Твою мать! — Выругался Сильвестр. — Что они, все такие? Вот беда-то! Так и Анастасия…

Он зажал ладонью рот.

До Александра вдруг дошло, что он таким образом подрывает весь род Захарьиных, в том числе и род царицы Анастасии, а значит и её детей.

— Мать твою! — Вырвалось у Саньки, а мысленно он заорал: «Бля-я-ять!».

Он закрыл глаза и голова у него закружилась.

— Ты, что, паря?! — Испуганно спросил Сильвестр и Санька открыл глаза.

— Страшно, отче!

— Ништо-ништо… И то бывает. Ивана Васильевича жаль. Очень он Анастасию полюбил. Да и дитятко своё… Теперь в монастырь обоих сошлёт.

Санька попытался стряхнуть с себя страх, вдруг сжавший его сердце от осознания сделанного, но страх сердце не отпускал.

Сильвестр частыми и короткими шагами заторопился к телу дворецкого, потом подобрал полы кафтана и побежал, хлопая по мостовой каблуками надетых на босу ногу сапог.

— Пойдём отсюда, — сказал государь грустно.

— В баню?

— Пошли в баню. Ты с нами, Фёдорыч?

— Пойду корабли посмотрю, — буркнул Адашев, не глядя на Саньку.

* * *

— Я распорядился сжечь тела, — сказал Сильвестр, войдя в трапезную.

— На божедомке[1], надеюсь?

— А где ещё?

— Вот шуму-то будет, — проговорил покачиваясь и пьяно хихикая государь.

И он и Санька за полтора часа успели основательно набраться меда. Царь с горя, Санька за помин души.

— Грамотку я составил, — сказал Сильвестр. — Шуйский уже подписал, как очевидец. Теперь ты, государь подписывай и Санька пусть...

— Я, пожалуй, пойду, прилягу, — сказал царь, отстраняя рукой пергамент.

— Помочь? — Спросил Александр.

— Сам, — отмахнулся Иван.

Санька и Сильвестр остались вдвоём.

— Алёшка, чёй-то больно убивается по упырям. Дочь свою Анну хотел за Никитку отдать. У того-то первая жёнка помёрла… Хе-хе-хе… За упыря… Хе-хе-хе…

Он приложился к большому ковшу минуты на полторы.

— Давненько я не упокоевал мертвяков.

— Да, какие же они мертвяки, когда живыми были? Может не так всё? Упыри наоборот упитые должны быть.

— Это только в быличках[2] упыри кровь сосут, — сказал духовник. — Они души людские высасывают.

— Так отчего же они тогда помёрли? — Продолжил Санька глумиться над священником.

— Колдуны это, — уверенно сказал Сильвестр. — Я давно подозревал. Слишком много Захарьиных развелось. Остальные роды мрут: и в младенчестве, и от хворобы и от ратных ран, а эти… Как грибы — поганки. Колдун не умирает, а становится упырём.

— Так что ж они умерли, то? — Усмехнулся Санька.

— Такие упыри, что живут среди людей, прячут душу под камень и пока она там, не могут умереть. Кто-то тот камень поднял. Умерших колдунов надо сжигать. Некоторые колдуны специально просят об этом детей, чтобы упокоиться. Тех кого не сожгли, становятся упырями.

— Во дела! — Удивился Санька. — Он уже и сам стал верить в россказни попа. Так убедительно он говорил.

— И что теперь будет?! — Спросил он.

— Сошлют всех на кулижки. Слышал, небось?