Бастард Ивана Грозного — 2
Шрифт:
— А к кому? — Удивился царь.
— Ни к кому. Они не думают попасть в Россию. Они вообще не знают, куда приплывут.
— Понятно. Что ещё тебе привиделось?
— От англичан много бед будет. Они воры и лгуны. Веры им нет и помощи никакой от них не жди. И ещё другое хотел тебе сказать, государь, — поспешил сказать Александр, видя, что у царя пропал интерес к разговору.
— Говори…
— Хотел сказать тебе, что Захарьины не колдуны и не упыри.
Иван Васильевич удивлённо взглянул на Саньку.
— Говори, — повторил он.
— Ты, государь, прости, что путал тебя. У ложа Адашева ты, и вправду, видел… Но не беса, а упыря. Напал он на Алексея Фёдоровича по дороге сюда, но не осилил, а я увидел его и отогнал. Но не изгнал до конца. Вот он и убил Григория и Никиту. Прости, государь, виноват. Надо было сказать Сильвестру, но он и сам его видел. Все видели.
Царь нахмурился.
— Не пойму я что-то. Ты винишься за что?
— За то, что не отвёл от слуг твоих беду.
— Так, то не твоя забота, а бога, или Сильвестра. Ты не волхв и не колдун. Или колдун?
— Нет, не колдун я, — ответил, «повесив голову» Санька. — Но всё одно виноват.
— В чём? — Снова удивился царь.
— Когда упыря отгонял от советника твоего, неправильные слова сказал, пообещав, ежели он уйдёт, отдать ему других людей в жертву.
К удивлению Александра это его признание на царя особого впечатления не произвело. Он просто стоял и хмурился.
— Ну, и?
— Озлился я на Захарьиных, а упырь тот посчитал, что я на них указываю… Вот и убил…
— Ты в своём уме? — Спросил, наконец, царь.
— В своём, государь. Вот и Адашев на меня злится. Слышал он наш сговор с упырём, а теперь пеняет, что его жизнь сохранил за чужой счёт.
— Так ты нарочно, что ли, с упырём сговорился? — Возмутился царь.
— Да, какой, нарочно!? Не помнил я себя! За Федорыча переживал, вот и брякнул не подумавши. Хуже другое… Упырь сказал, что ежели я умру до исполнения уговора,он заберёт души близких мне, а ближе тебя, у меня нет, государь.
Санька стоял, понуря голову. Государь стоял раскрыв рот.
— Не веришь, государь, спроси у Адашева. Он слышал всё.
Иван Васильевич резко развернулся и рысью побежал в сторону «царского дворца».
* * *
Ну, ты и замутил, Санька! — Радостно выплёскивая квас на каменку вскричал Иван.
Хлебный дух ударил в потолок. Иван Васильевич забрался на верхнюю полку и принялся обрабатывать себя веником. Санька сидел в самом низу, не давая пару ожечь обработанную кнутом спину. Ещё сегодня он получил сорок ударов. Бил его сам государь, то и дело меняя руку.
Иван Васильевич, получив от Адашева подтверждение сказанному Санькой, на удивление не расстроился, а наоборот, возрадовался, что ни жену Анастасию, но сына Дмитрия, никуда ссылать не надо. Да и Захарьины-Юрьевы тоже официально Кулижек избежали.
— Однако, думаю, что разбегутся Захарьины.
— А что тут думать? Всплывут в Литве.
— На охоту пойдём?
— Какая мне охота, государь? Измахратил спину да задницу. Токма на карачках и ходить. Голым.
— Будет тебе наука наперёд, чтобы думал лучше с кем сговор вести.
— А я бы ещё поддал, — добавил Адашев, растирая себя веником.
— Звери, — буркнул Санька, но на его душе, после объяснения с царём, Адашевым и снова с царём уже под батогами, было тихо. Даже страх, сжимавший его сердце отступил. Не ушёл, нет, но отступил куда-то в глубину души.
Избитая палками спина потребовала покоя и внимания. Варвара смазала её медвежьим жиром с вощиной и соком трав, а Санька всю ночь пытался сконцентрировать на ней внимание, чтобы снять боль и притянуть из тонкого мира для заживления солнечную силу. Снять боль получилось, а вот живительную силу, как он не тянул к себе, притянуть не удалось. Зато удалось подтянуть свою силу выше горлового энергетического центра. На уровень мысли и даже чуть выше. Саньке не хватило для переворота совсем немного.
— Так вот, значит, зачем ты татей прислать к себе попросил?! — Вдруг сказал государь. — Только сейчас дошло. Ты смотри, не соврал… Сколько ещё душ тебе загубить надо?
— Пять, государь, — соврал Санька.
— Пять?! Эх, дать бы тебе ещё, батогов! — Молвил царь. — Вот дурья башка. Прав Алексей Фёдорович… Лучше самому сгинуть, чем за чужие души себе жизнь купить. Это же души! Дурья твоя башка! Что жизнь. Она сегодня есть, а завтра нет. А душа вечная, и куда она теперь попадёт, твоя душа? И Алексей Фёдорыч, теперича переживает за свою душу... Эх, ты! Дать бы тебе! На кол бы посадил, ей богу… Да убивать тебя нельзя… А жаль!
— Так давай мы быстренько отдадим какого-нибудь татя упырю, и всё. Казни меня сколько хочешь!
— Погодь, погодь… Надо всё обдумать сперва… Да и татей не видать, пока.
— Хоть бы ещё не наши, не православные души были, — встрял Адашев. — То не так жаль.
— Тьфу на тебя, Алексей Фёдорович!
Царь даже перестал обмахивать себя веником.
— Ты, чай, не упырём укушенный?! Что говоришь, то?! У иноверца тоже душа есть! И сколько иноверцев в нашу веру перешли?! А?! А ты не дашь душе покаяться и правый выбор сделать.
Царь показал сначала Адашеву кулак, потом Саньке.
— Вот я вас! Чтобы без моего ведома… Ни-ни!
— А вдруг что случится со мной?
— Не думаю, чтобы я был первым в списке упыря, — сказал цинично государь. — Да и не пятый, поди. Не ври, что я у тебя самый ближний. Лёкса твоя тебе роднее. Мокша, иные родичи. Даже твоя Варвара… Так, что не ври.
Санька «надулся».
— Хотя и их жалко, — посмеялся царь. — Шучу я, но не до шуток мне. Упырь кого выберет, не известно, а рисковать я не хочу. Закрыть бы тебя в башню, но там ты ещё скорее…