Бастард Ивана Грозного — 2
Шрифт:
Его внутренняя карта перестала работать как «глонас навигатор», но всё-таки давала возможность определить направление и расстояние. По прямой от устья Луги до Выборга карта показывала сто двадцать семь километров. С обходом островов получалось сто тридцать семь или восемьдесят восемь миль.
Нестись на всех парусах по неизвестному маршруту было неразумно и опасно и «лишние» паруса убрали. Через четыре склянки вперёдсмотрящий на бушприте[1] крикнул: «Прямо по курсу земля». Это был первый встреченный Санькой в море остров и новорождённый шкипер
— Держать норд-вест три склянки! — Скомандовал капитан.
— Есть норд-вест три склянки[2]! — Повторил рулевой.
— Внимание на бушприте! — Крикнул Санька.
— Есть внимание на бушприте! — Откликнулся вперёдсмотрящий.
Слова матросов растекались по Санькиной душе бальзамом. Его мечта наконец-то сбылась и ему стало совершенно по барабану, кто, где, какой царь. Теперь у него было своё государство. Правда маленькое, ограниченное бортами, но зато подвижное и очень скоростное.
Александр сам сместился на бушприт и смотрел на остающиеся за правым бортом, даже не острова, а множество песчаных рифов, с умилением и умиротворением. Сжимавшая сердце после ухода Гарпии чья-то рука пропала и Санька глубоко вздохнул. Он стоял, оперевшись на фальшборт, обдуваемый западным ветром, дующим в левую скулу его корабля. Корабля, сделанного его, Санькиными руками.
Александр поднял руки вверх и чуть расставил их в сторону. Ветер наполнил лёгкие и грудь расправилась. И Ракшай издал свой боевой рык. Чайки, летящие над парусами, резко уклонились в стороны. Этим тигриным рычанием он останавливал и прогонял чужих медведей, когда жил с медведицей в Шиповом селу.
Прорычав, Санька подумал, а что же он не прогнал этим рыком волков, когда те пытались его сожрать в новгородских болотах? И понял, что тогда он совсем потерял себя и не понимал, что делал. Сейчас Ракшай почувствовал, что постепенно приходит в себя.
Почти год тяжёлой привычной физической работы на «свежем воздухе», когда мозг, сконцентрировавшись на простых операциях, работает в ограниченном режиме, всё остальное отдыхает. В последнее время, получалось наоборот. Руки и тело двигалось самопроизвольно. Перекладывало брёвна, тесало шпангоуты, доски, камень, размешивало бетон, а голова спокойно думала, но не о глобальных проблемах и внутренних проблемах государства, а о своих душе, теле и о… корабле.
Он успокоился и уже был близок к переходу в тонкий мир, но не торопился. Виртуальное пространство, как он стал называть ноосферу, его не интересовало. Надо было просто быстро и много работать, чтобы поскорее уйти в море.
Стоял конец апреля и было ещё нежарко. Градусов пять тепла не больше. Вода в лужах перестала замерзать совсем недавно. Умеренный ветер не делал температуру комфортней, поэтому и Санька, и экипаж были одеты в кожаные меховые куртки с капюшонами и крепкие парусиновые штаны на лямках, с двойной прострочкой и с карманами на заклёпках.
Никляев, увидев
— Это у тебя немцы-наймиты? Где взял?
— Это бывшие смерды из сёл, что вокруг коломенского. Давно у меня на службе.
— На службе? — удивился купец. — А почему не купил? Так оно дешевле!
— Мне не дешевле надо, а надёжнее и вернее. За один корм они мне загубят корабль, а по контракту, я с них спрошу особо.
— Навигацкое дело сложное. Сам знаю. И до Астрахани хаживал, и по морю до Персии. Тут и счёт разуметь и как обиходить корабль. Не лодка и не чолн, чай… Не такой большой корабль, как у персов или свеев, и на мачты лазать не надо, но всё ж…
— Они знают грамоту и счёт. И на больших парусах смогут. Обучал.
— Сам-то ты откель всё знаешь?
— То большой секрет, Пётр Никифорович.
— Про тот секрет, вся Московия гуторит, — усмехнулся в бороду Никляев.
— Ты о чём, — удивился Санька.
— Про то, что у царя нашего Ивана Васильевича ещё один наследник объявился.
— А… Ты об этом? Я не о том.
— Так и я не о том… Сын царя Василия, говорят, сразу после рождения жил у афонских греков, где ему дали по крещении имя в честь греческого великого царя Александра. Там и вырос, там и науки многие освоил. Латинянский и греческий языки...
— «По-латыни я только названия деревьев и растений помню», — подумал и мысленно усмехнулся Александр.
— Вот и удивился я, когда ты сказал, что готов отъехать за рубеж государства Российского.
— На то воля царская есть. Показать волю государеву?
— Да ладно, ладно, — замахал руками купец. — То ваши с царём дела. Нам сирым со своими бы управиться.
Но на грамотку Санькину всё же глянул и удивился.
— Чудная грамота. Без изысков, а золота в печати на целый рубль.
Санька усмехнулся. С золотой пыли он и точно в воск пересыпал.
— То я сам писал по пьяни, а царь своей большой печатью заверил. В бане сидели… Царь говорит Адашеву: «Пиши, Фёдорыч, посольскую грамоту Саньке к этому… к Васе Густаву!». А тот и лыко связать не может. Сильвестр тоже в ауте. Царь мне говорит: «Сам тогда пиши!». Вот и написали, как смогли. Я про посольство писать не стал.
Купец головой покрутил, переваривая подробности, и сказал:
— То-то я смотрю, рука не дьяка. Хорошо писано, но… не дьяка рука. Даже лучше. Понятнее. Свою грамоту и я местами только понимаю, а твою всю прочитал. И витиевато… Чувствуется школа Афона!
Сейчас купец остался в рулевой рубке на корме, а Александр стоял почти в одиночестве на баке. Ему не хватало только какой-нибудь музыки в стиле хард-рок. Чего-нибудь типа «Кэтч зэ рэйнбоу» Дип Пёпл, или, на худой конец, «Энжел эт май гэйт» Манфред Мэна.
Но такого ещё очень долго не будет. Санька вздохнул, но вдруг у него в голове что-то дзинькнуло и он услышал гитарный ритм. Он от неожиданности прикрыл глаза и увидел… Девушку с золотыми волосами и в серебристом платье. Она подняла вверх руки и запела: