Бастард Ивана Грозного — 2
Шрифт:
— Сиди. Я позволяю. Я, что пришёл? Ты мой друг и побратим. Помнишь у костра мы ножом руки резали и кровью крестились?
— Помню, как забыть. Вон и шрам на руке…
— У меня тоже есть. Потому как царём я стал, мне нужны и глаза, и руки здесь и везде, где меня нет.
— А ты сейчас где? Говорят, ты ослеп?
— Я в Москве в Кремле, в палатах своих сплю. И да, я ослеп, но для меня это не важно. Я всё вижу.
— Я понимаю. Только так государи и могут править. А по-иному никак, — согласился Петька.
— Хорошо, что ты понимаешь. Значит, ты не против, если я иногда буду смотреть через глаза твои?
— Совсем не против. Ты можешь пользоваться мной, как тебе угодно.
— Мне угодно, чтобы ты чаще мылся, — Петька. — Когда в бане был последний раз?
Саньке не нужен был свет, чтобы разглядеть, как покраснел Петька. Он понурил голову и потеряно засопел.
— Нет времени, государь.
— Находи время, чтобы помыться, Петька. Смотри, я проверю завтра же.
Назавтра Петька плескался в Москва-реке спозаранку. С утра пораньше заявился и Санька. Он посмотрел сверху, как остервенело себя трёт песочком Пётр, мыла жидкого нет, что ли, подумал Санька, и сблизившись, нырнул в него.
Обычное человеческое зрение Саньке нравилось больше, чем радужные круги перед глазами, но внутреннее зрение возможностей давало больше.
Санька посмотрел на «свои» руки и ополоснув их в медленно текущих водах реки от песка, набрал воду в ладошки и плеснул «себе» в лицо. К удивлению он почувствовал прикосновение прохладной воды. Некоторые капли попали на тело, и его пробрала дрожь. Санька осторожно шагнул правой ногой и пальцами задел камень. Больно!
— Как интересно, — вдруг вырвалось у «него».
Оказалось, что и речевой аппарат был тоже под его контролем.
— Привет, Пётр Юрьевич. Не пугайся. Я ненадолго. Посмотрю тут всё и снова улечу.
Петька молчал. Он вообще никак не проявлялся. Александр шагнул ещё раз и ещё. Пётр плавал плохо и реки боялся. Санька реку любил и переплывал туда и обратно. Поэтому Александр смело шагнул ещё несколько раз и лёг на воду, оттолкнувшись от песчаного дна ногами.
Течение сразу повлекло, берега медленно поплыли мимо.
Санька с брасса перешёл на кроль. Его руки работали как лопасти колеса на водяной мельнице. Тело у Петра было крепким и сильным, но Санька почувствовал боль в плечевых связках. Потянул, подумал он и снова перешёл на «брасс», развернувшись к правому берегу. Его значительно снесло по реке, когда он выбрался на песчаный пляж. Жёлтое солнце уже взошло и даже пригревало. Санька поднял чужие руки вверх, подставил лицо тёплым лучам и рассмеялся.
Он добежал до посёлка быстро. Ступни Петра, не такие «дубовые», как у Ракшая, всё же вытерпели пробежку по песчано-каменистому берегу реки без особых повреждений. Мокрые подштанники хлопали по ногам, и неприятно натирали промежность. Все прикосновения к этому телу Санька чувствовал так же четко, как если бы оно было его телом. Он бежал и думал, как можно использовать эти возможности? Но на ум шло только подглядывание и подслушивание.
Вернувшись к месту, где Пётр раздевался Санька ослабил контроль и вышел из тела. У Петьки подкосились ноги и он упал на колени.
— «Ух ты! Извини!», — сказал он мысленно.
— Да ладно, — сказал Петька и поднялся.
Ноги и руки его затряслись.
— Ты чего? — спросил Санька.
— Боязно! А вдруг ты не царь, а бес какой?! Боязно! Николи про такое не слышал. Не сказывал никто.
— Кто ж расскажет?! — засмеялся Санька. — Чтобы к бесноватым приписали?! И ты не говори никому. А то, что я тот, кем называюсь, сегодня тебе в грамоте пропишу. А сам ты к вечеру с этой грамотой приезжай во дворец. Тут и поговорим. Да к Лёксе с Мокшей зайди. Я в грамотке и про них пропишу. Зачтёшь и гостинцы от меня передашь. Всё понял?
— Всё понял, государь!
— То-то же. Прощай пока.
— Прощай.
Александр вернулся в своё тело, и некоторое время ходил по своей спальне возбуждённый. Потом он быстро написал письмо Петру, в котором передал привет Лёксе и Мокше, потом достал из маленького сундучка подарки: деревянную машинку с вращающимися колёсами для старшего брата шести лет от роду, плетёную из лыка куклу, для старшей сестры, и вертушку на палочке из бересты для младшего. Приложил к подаркам три леденца и крикнул Марту.
Та в царской опочивальне не ночевала. Они засыпали вместе, но утром Александр просыпался один. Дворцовая охрана, с воцарением Саньки, свои форму и содержание изменила. Ему хватало тридцати кикиморок, чтобы организовать пропускной режим к своей персоне и обеспечить личную безопасность в круглосуточном режиме. Категория боярских рынд отмерла, так как слушать кикиморки кроме Саньки никого не хотели. Бояре, все, кроме Адашева, повозмущались-повозмущались и успокоились.
Свободный вход имели только Адашев, Макарий, Юрий Алтуфьев и Сильвестр. Все остальные, даже думские бояре, входили, прежде записавшись, или по царскому повеленью.
Санька попросил Марту позвать Алтуфьева или его старшего стремянного. Алтуфьева нашли быстро.
— Ты, Юрий Яковлевич, отправь гонца с письмом к твоему сыну. Пусть зайдёт к моим приёмным родителям и гостинец передаст. Всё времени не найду для поездки в Коломенское. Надо бы как-то собраться.
— Соберёмся. Сразу и отправлять? Больше поручений нет?
— Нет! Сразу пусть едет! Но не загоняет лошадей.
Алтуфьев вышел.
Пётр приехал с вечерней зарёй.
Александр только что закончил ежевечернее совещание с Адашевым, Шуйским и Захарьиным. На совещании Санька узнал, что русские гонцы, посланные ещё из Усть-Луги к шведам с уведомлением о том, что новый царь возжелал пообщаться с послами, прибыли Москву. Гонцы, ездившие в Ливонию, прибыли много раньше.
Ещё Санька узнал, что в Усть-Лугу заходил английский торговый корабль, однако пришёл пустым, так как продал всё в Нарве, а закупаться ему русскими товарами не позволили. Сказали, пусть, де приплывают по осени.
Санька сидел задумавшись, когда охранницы впустили Петра Алтуфьева.
Тот вошёл насторожённо. Александр в письме поблагодарил Петра за то, что тот в Коломенском выполняет оставленную на него Ракшаем работу, и, что государь считает его своими глазами и руками.
— Проходи, Пётр, садись.