Бастард Ивана Грозного — 2

Шелест Михаил Васильевич

Александр мысленно хмыкнул и подумал, что с деньгами так всегда происходит. Считаешь их считаешь, а в итоге всегда не хватает.

— Вы тогда за тот год хотя бы приход-расход посчитайте, чтобы понять, чего у нас больше, того или этого.

— Как это? — спросил Сукин.

Санька махнул рукой.

— Ступай, Фёдор Иванович. Ступай.

— Что это, Алексей Фёдорович? — спросил он Адашева, когда казначей ушёл.

— А что? — не понял вопроса тот.

— Казначей, а сколько денег в казне не знает.

— Да как же

их узнаешь, когда они то приходят, то уходят. Вон, ты видел, государь, сколько к тебе во двор саней приезжает с рыбой, мясом и другим продуктом? Это ж на твой стол. Это всё расход. Хорошо ещё, что начали оброки и тягло считать зачётом. Так получается, что это уже приход. Как правильно учесть? Если не счесть казну, значит, слава богу, казна не пуста. Плохо, когда её сосчитать легко. Тогда совсем худо.

Санька запутался.

— Да ну вас… К лешему! — махнул на всё рукой Санька.

В тот же день, когда он вспомнил про лешего, тот вечером и появился. Санька уже спать лёг, как услышал лёгкое покашливание. Санька «летал в небесах» и увидел появление лешего задолго до его покашливания, но всё равно его физическое тело вздрогнуло.

— Фу ты ну ты, — сказал Санька, возвращаясь в тело. — Ты, что так, Мох Мохыч? Заикой сделаешь!

— Пужливый какой! — усмехнулся Леший. — Звал чего?

— Я звал?! — удивился Санька.

— А я, что ли?! — в ответ удивился Леший. — Поминал меня кто сегодня?!

— Я?

Санька сел на кровати. Для него теперь, когда он видел, ночи не было. Ночь, как в армии, наступала по команде отбой.

— Не знаю, что хотел… Соскучился, наверное.

— Они тебе ещё и соскучиться дают? — спросил, усмехаясь, Леший, тыкая длинным пальцем в спящую Марту, всё больше и больше превращающуюся в «обычную» женщину.

— Эту тему не трогаем… Ты лучше вот, что скажи, есть у вас нежити кто-то, кто бы понимал в… деньгах?

— В деньгах? — задумался Леший. — Кладовик только. Зачем тебе?

— Мне бы казну посчитать, — засмущался «царь».

— Не-е-е… Тот считать не станет. Чужое… Что его считать? Свои он клады знает. Где, что лежит и сколько стоит… Это да-а-а… А чужое… А сам ты, что не видишь, сколько и что у тебя лежит? Это чужое трудно увидеть, а своё, оно и есть своё. Сам посмотри!

— Не-е-е… Я не могу…

— Слушай! Я же не хожу и не считаю свои деревья. Я просто знаю, где и что у меня растёт. Вот и ты можешь. Твоей силы на десятерых таких, как я хватит. Была бы у меня такая сила… — мечтательно вздохнул Леший.

— По-твоему выходит, — что раз я сейчас властелин всей этой земли, то я могу знать, сколько на ней растёт деревьев?

Леший так смешно наморщил лоб и сложил губы в задумчивости, что Санька рассмеялся.

— Получается, что так, — сказал Леший. — Только, как это сделать, я не знаю.

— Вот ты помог! — рассмеялся Санька.

— Мы, сущности тёмные, от ваших людских дел далёкие. Считать, писать не умеем. Ты лучше свою кикиморку спроси. Может она подскажет. Она же не простой крестьянской бабой была, а девицей образованной, дочкой князя Тверского, в монастыре обучалась.

— Да, что ты?

— Так, так, — закачал головой Леший.

— А ты, где свою Любушку оставил?

— Не любит она по хоромам чужим ходить. Тут своих кикимор хватает.

— Понятно. Ну, передай ей от меня, молока кружку да мармеладу.

Он показал на стоящую на столе крынку с молоком и миску с порезанным на кусочки мармеладом.

— Благодарствуйте! — сказал Леший и пропал вместе с крынкой и миской.

Глава 18

Александр сам плохо разбирался в бухгалтерии, поэтому лезть в финансовые дела не стал. Однако свою казну начал вести сам. Была при его палатах отдельная комната с сундуками и полками, «на» и «в» которых хранились царские регалии, деньги, драгоценности и парадная одежда.

Один, самый маленький сундук, был заполнен золотыми монетами с изображением мужика со скипетром и державой, и Санька даже подумал, что это какой-то русский царь, но перевернув монету, увидел чужой герб.

В четырёх других сундуках, каждый из которых был поделён на четыре части, лежали новгородские копейки, московские деньги, полушки. Рублей, как монет, Александр почему-то не увидел. Вместо них в одном из сундуков лежали серебряные бруски, которые, как помнил Санька, назывались «гривны». А в гривнах тех, он помнил, было весу двести грамм[1].

«Уже хорошо!», — обрадовался Александр. — «Двести умножить на пять, вот тебе и килограмм. А от него и литр можно отмерить! А то меряют четвертями всякими, да пудами. Да и они везде разные».

Однако Иван Грозный по его, Санькиному совету, успел разослать по городам и весям «осьминники» — эталонные меры объема, изготовленные из меди.

Александр вынужден был изучить существующие меры веса и объема, так как организация таможенного поста на Усть-Луге требовала хоть какой-то определённости в расчётах сборов. И то, как долго он разбирался, убедило его в том, что систему мер и весов надо менять.

В Усть-Луге были построены весы на основе тех же «осминников», в которых помещалось, на Санькин «выпуклый», около ста литров. Две «осьмины» составляли «четверть». Но это была «четверть» для сыпучих продуктов. Для жидкостей «четверть» равнялась четвёртой части ведра, то есть, около трёх литров. Вот он и перемеривал разными мерами.

Про разные «старые меры» Санька знал из книги 1892 года «В помощь хозяйкам по сбережению продуктов…». Раньше Санька пытался использовать из неё рецепты, но, устав переводить «четверти» и «золотники» в литры и граммы, от книги отстал. Однако сейчас в памяти книга проявилась чётко и понятно, и Санька в очередной раз поблагодарил свою любопытствующую натуру.