Бастион одиночества

Литэм Джонатан

После ухода Рейчел у него не было других женщин. Если он и знал, каким образом устраивается личная жизнь, то применить свои знания на практике не умел или не хотел. До тех пор пока в один прекрасный день его не заприметила Франческа Кассини — пятидесятивосьмилетняя секретарша из издательства «Баллантайн Букс». Человек с неуклюжей походкой, с черной картонной папкой, в которой он приносил свои работы, одетый в скромный костюм, сохранившийся со времен Художественной студенческой лиги, с остатками краски на пальцах и саркастическим взглядом на жизнь, он приглянулся недавно овдовевшей женщине из Бэй-Ридж. Франческа Кассини, несмотря на свое эмигрантское имя, всю жизнь прожила в окружении нью-йоркских евреев послевоенного поколения, потому и разговаривала в их манере

и без труда узнавала их собратьев среди тысяч других жителей города. Ее муж-еврей, умерший за шесть месяцев до того, был преуспевающим бухгалтером и — по моим представлениям — любил столбики цифр так же исступленно, как мой отец — свой до сих пор не завершенный фильм. Знаменитый творец книжных обложек, предмет тайных коридорных подшучиваний наконец-то попал в ловушку. Франческа заявила о себе в полный голос. Она просто прилепилась к нему. Однажды зимой я приехал к отцу в гости и обнаружил, что она живет в нашем доме на Дин-стрит. Я не возражал. Франческа в некотором смысле даже осчастливила отца: заставила на собственном контрастном фоне разглядеть самого себя.

Зеленая комната располагалась в небольшом конференц-зале на первом этаже. У входа дежурил волонтер, в обязанности которого входило не пускать посторонних. Франческа, задыхаясь, объяснила ему, что мы — сопровождающие лица почетного гостя, и нам позволили войти в святилище. На столе посередине комнаты стояли кофейник, чайник и пластмассовое блюдо с кубиками чеддера и крекерами. Рядом с коробкой, наполненной пустыми бэйджами и пластмассовыми прищепками для них, сидели еще два волонтера. Франческа потребовала «пропуск» для сына Авраама Эбдуса и через минуту прикрепила бэйдж к карману моей рубашки.

Я не вполне понимал, зачем мы сюда явились. Отец в растерянности стоял посреди комнаты, а Франческа отошла в сторону.

— Мистер Эбдус? — обратился к Аврааму один из волонтеров.

— Да?

— Участники вашей творческой встречи поднялись наверх. Она уже должна была начаться.

— Без него? — встревожилась Франческа.

— В зале Небраски. Западном.

Мы торопливо вышли и направились к широкой центральной лестнице.

— Я ведь говорил, надо сразу подниматься наверх, — сказал Авраам Франческе.

— А Зелмо говорил — увидимся в зеленой комнате.

Авраам лишь покачал головой.

Люди передвигались по отелю как будто без всякой цели, а затем вдруг куда-то устремлялись, прибавляя шаг. Если кто-то оказывался на чьем-нибудь пути, на него смотрели с укоризной и что-то бормотали под нос, очевидно, ожидая слов извинения. Через это неспокойное человеческое море мы наконец пробрались к Западному залу Небраски. На двери красовалась табличка, не требующая комментариев: «Творческий путь Авраама Эбдуса». Я подумал, наверное, никаких объяснений и впрямь не требуется, по крайней мере до конца этого мероприятия.

Мы вошли и очутились в самом конце просторного зала. У противоположной стены за столом с запотевшими графинами ледяной воды сидели четыре человека. Стол был накрыт красно-коричневым полотном, гармонировавшим по цвету с обивкой стен и складных стульев, поставленных в несколько рядов. В зале сидело человек пятьдесят—шестьдесят — сосредоточенных, закинувших ногу на ногу, почесывающих висок или покашливающих, теребящих в руках программки.

— Как замечательно, что почетный Авраам наконец осчастливил нас своим появлением, — с добродушным сарказмом сказал в микрофон один из сидящих за столом.

Публика отреагировала на его слова смехом и аплодисментами.

— Поднимись к ним, — подсказала отцу Франческа.

Мы с ней сели на свободные места в переднем ряду. В волнении она схватила меня за руку.

Остряк, сообщивший аудитории о нашем появлении, был лысеющим типом лет шестидесяти в кричаще ярком синем галстуке. Он назвался Сидни Блумлайном. Когда-то этот человек занимал должность художественного редактора в «Баллантайн». Открыл Авраама не Блумлайн, но именно он был главным работодателем и покровителем отца на протяжении первого, решающего, десятилетия его творчества.

— Кроме того, я выступал и в

роли его защитника, — продолжал Блумлайн. — И с гордостью могу заявить, что благодаря мне дюжину, а то и две дюжины раз его творения были спасены от грубого редакторского вмешательства. А еще я уговорил Авраама не отказываться от первой премии «Хьюго». — Публика благодушно рассмеялась. — Признаюсь откровенно, для меня все это — большая честь.

Представились и остальные сидящие за столом. Бадди Грин, часто моргающий человек в очках с толстыми линзами, лет восемнадцати-девятнадцати — редактор сетевого журнала «Коллекция Эбдуса», посвященного работам моего отца. Я пару раз натыкался на этот сайт, когда вбивал в поле поиска собственную фамилию, ища в сети свои статьи. Третьим был Р. Фред Вандейн, крошечный морщинистый человек с вандейковской бородкой и в очках безумного ученого, автор двадцати восьми фантастических романов, в том числе «Волнующего цирка» — первой книги, для которой отец оформил обложку. Четвертым представился Поль Пфлюг, еще один художник лет пятидесяти, похожий на байкера. Его полные ноги обтягивали кожаные штаны, длинные светлые волосы были собраны сзади в хвост, а глаза скрывали солнечные очки с большими стеклами. Пфлюг сидел сбоку, между ним и Вандейном оставался свободный стул.

Рассказы и шуточки всех этих людей не представляли для меня особого интереса, поэтому большую часть времени я изучал отца и следил за его реакцией на происходящее. Не помню, чтобы когда-либо прежде я видел Авраама на сцене, в центре всеобщего внимания. Мне казалось, ему жутко неловко, как будто его выставили перед толпой голым, — наверное, именно из-за своей стеснительности он всю жизнь избегал подобных мероприятий. Грин был многословен, когда противно-плаксивым голосом провозглашал Эбдуса преемником таких иллюстраторов научно-фантастических книг, как Верджил Финлэй и Ричард Пауэрс, — мне эти имена абсолютно ни о чем не говорили, но Аврааму, хоть и тушевавшемуся, речи Грина, по всей вероятности, доставили удовольствие. Вандейн выступал с чувством уязвленного самолюбия — наверное, он с большим удовольствием поразглагольствовал бы на встрече «Творческий путь Вандеи на». Говорил о глубокомысленном и оригинальном видении Авраамом сюрреалистической природы его, вандейновского, мира. Когда очередь дошла до Пфлюга, тот мрачно вспомнил о том, как встречался с моим отцом в самом начале его карьеры, похвалил серьезность Авраама, его уважение к традициям и поблагодарил за то, что в один прекрасный день он помог ему, Пфлюгу, начать двигаться в своем творчестве по совсем иному пути.

Авраам не произносил ни слова, только кивал, когда очередной приглашенный брал в руки микрофон. Ясно чувствовалось, что к Пфлюгу и Вандейну он питает неприязнь. Пфлюга, казалось, не выносит никто из сидящих за столом. Странно, что его вообще пригласили на встречу.

— Эту историю я рассказывал уже неоднократно, — сказал Бадди Грин. — Но повторю и теперь. Как-то раз я занялся поисками оригиналов первых семнадцати работ Авраама Эбдуса, созданных для книг «Белмонт Спешиалс». Их не оказалось ни у известных коллекционеров, ни у начинающих. Я обзвонил всех сотрудников «Белмонт» и, ничего не добившись, решил, что меня просто-напросто дурачат. Неожиданно мне в голову пришла идея позвонить самому Аврааму и спросить об этих исчезнувших оригиналах. Он ответил, что уничтожил их, причем таким тоном, будто речь шла о чем-то несущественном. Ему казалось, эти оригиналы никому больше не нужны.

Авраам обвел взглядом аудиторию — разыскивая меня, как я предположил. Интересно, как он воспринял эти слова — «первые семнадцать работ».

— Верно, — подтвердил Сидни Блумлайн с благодушием покровителя. — Авраам систематически выбрасывал свои оригиналы, и вначале, и когда перешел из «Белмонт» к нам.

По рядам слушателей прокатилась волна ахов и охов.

— Твой отец уважает только этого человека, — прошептала мне Франческа. — Больше никого. Даже Зелмо.

— Зелмо?

— Он в оргкомитете, влиятельный юрист. Я имею в виду, никого из тех, кто приехал на этот «Конвент». А с Зелмо ты познакомишься за ужином.