Бастион: Ответный удар

Зверев Сергей Иванович

Чувствуя подгребающий к горлу осенний сплин, он заскользил по ступеням. Затянулась нынче беседа с Иваном Никифоровичем. Пора и честь знать… Этажом ниже не удержался от удовольствия – оттянул ногу и от души пнул по заднице приходящего в себя громилу с пробитым черепом. Под протяжные стенания побежал дальше. Очень, знаете ли, отвлекает от шекспировских страстей.

На посеченном бандитской шрапнелью столе Дроботуна сиротливо обретались стакан с жиденьким чаем в железнодорожном подстаканнике и надкусанная булочка без ничего. Русская кухня. Майор меланхолично смотрел в окно на бесконечно моросящий дождь, и в эту минуту сравнить его профиль со скворечником мог даже человек, не обладающий бездной воображения.

– Разрешите?

Дроботун перевел тяжесть взора с дождя на подчиненного. Лева ощутил отрицательные вибрации.

– Как беседа?

Лева сглотнул.

– Продуктивно, товарищ майор.

– Закругляй свои беседы, Губский. Хватит этой казачьей вольницы, – Скворечник ослабил удавку галстука. – Передавай свои дела рыжих, пегих, каких там еще?.. Черно-бурых… Кому хочешь передавай. Пещернику, Званцеву, Хорецкому. Мне до фонаря. А сам садись за Кравцова. Этот тип проходит по списку «А».

– Ого… Ничего себе заявочки, товарищ майор, – Губский так и подпрыгнул. Эффект, как ножницы в розетку. – А над вами не подшутили?

В список «А» традиционно (под грифом «Особо секретно») входили наиболее значимые и влиятельные функционеры областного масштаба. Вообще люди, от которых что-то зависело.

– Такими вещами не шутят, Губский, – отрезал Дроботун.

– Тогда кто он, товарищ майор? Большой деятель от НПФ?

Дроботун сквасил серую мину едва прикрытого неприятия всех и всяческих деятелей.

– Формально – нет. Руководил энским филиалом концерна «Муромец». Головная контора – в Москве, отделения – по всей необъятной. Официально подчинялся совету директоров, но фактически… сам понимаешь.

Понимать, собственно, было нечего. Верхушка национал-патриотов контролировала любую активность. А что касаемо огромного концерна, раскинувшего щупальца по всей стране, – тут и говорить нечего. Несомненно, приказ расследовать гибель Кравцова (как бы ни отнекивался Дроботун) спустили не откуда-то сбоку, а из самого логова – из обкома НПФ. Хотя из этого вовсе и не явствует, что его прихлопнул… не фронт.

– При необходимости привлекай Козлякина. Но не усердствуй. У Козлякина своя гора.

– Можно идти, товарищ майор?

– Можно. Иди. Нет, постой. – Губский замер на пороге. Дроботун ожесточенно кусал губы. Не то рожал мысль, не то, наоборот, гнал прочь. – Хочу предупредить тебя по-отечески, Губский. Хотя сынок из тебя, прямо скажем… – Майор сипло кашлянул. – Хреновый. Так вот. Дело гадкое. Не зарывайся. Веди себя поосторожнее. Разрази меня гонорея, Губский, если это дело не будет контролироваться там, – исписанный чернилами палец показал в потолок, намекая определенно не на Бога. – И не забывай о таких дополнительных прелестях, как, например, параллельное расследование. Мне сдается, оно будет. Потому что… гадкое дело. Ну все, ступай.

Возможно, Дроботун и не лукавил, намекая однажды, что его кабинет не прослушивается.

Похожий на кощея Пещерник – второй сосед по отделу – и необхватный Козлякин пили из плоской бутылочки. Трофей с дачи Кравцова, догадался Лева. Не зря он там по дому бродил, проворачивая «следственные мероприятия». Бутылку прикрыли папкой с делом номер 18585 об ограблении инкассатора, но у Губского был глаз набит.

– И мне капелюшку, – распорядился он.

Пещерник с кислой миной плеснул в захватанный стакан. Губский выпил. Легче не стало, но от приобщения к коллективному разуму в груди стало как-то бодрить.

– О чем болтаем на групповщинку? – поинтересовался он, заедая дозу хлебным мякишем.

– О жизни, – икнул толстяк.

– О гармонии, – добавил кощей.

– Надеюсь, не о людских слабостях? – предположил Губский. – Нельзя же напрягаться в рабочее время.

Толстяк кивнул:

– Конечно.

– Жена вчера паек получила, – ни к селу ни к городу загнул Пещерник. Подумал и в полном соответствии с правилом правой руки потянулся к бутылке. На безымянной костяшке мерцало въевшееся в кожу обручальное кольцо.

– А мы Светкин уже уломали, – вспомнил Губский.

– Я не о том. Не хлебом, как говорится, единым. Я ради хохмы пересчитал. Две водяры, гречка, сечка, ячка, фарш из бумаги… Весь кошачий набор. На общую сумму одна тысяча четыреста двадцать рублей ноль копеек. За незанятость! Плюс эти полковые кухни во дворах. А я работающий – получаю на четыреста больше. Полный погребец, да?

– Государство заботится о своих неимущих, – пошутил Губский. – Как в Швеции – социальные выплаты поднимают бедняков до уровня богачей. Чего ты возникаешь? Это целых три бутылки водки.

Козлякин пошевелил губами, перемножая в уме столбиком.

– Или два килограмма колбасы «К завтраку».

– К отпеванию… – пробормотал Лева.

– Воистину, – обрадовался Пещерник. – То есть ты, Козлякин, ходишь на работу для того, чтобы пару раз в месяц нажраться жеваной бумаги, а ты, Губский – чтобы выпивать в день дополнительных пятьдесят граммов.

– Ковшик сломается, – хмыкнул Козлякин.

– А ты, Пещерник, зачем ходишь? Ведь ты у нас не пьющий, не ед… Не ед… Как правильно? – Губский раздраженно повернулся к напарнику. – Едящий?

Козлякин задумался, сделав деревянное лицо.

– Едущий?..

– А хрен его знает, как и зачем, – Пещерник запрокинул голову, вливая в нее коньяк. – Хожу себе и хожу. Наверное, так надо.

– Ну вы и намешали, дети мои, – Губский криво ухмыльнулся. Оглядел аудиторию свысока. – Никто из нас не ходит на работу для того, чтобы натеребить деньжат или обрести, скажем, классную житуху… Кончилась в наших краях классная житуха, помяните мое слово. Все мы ходим на работу из страха. Скажите мне, что я не прав. Тюрьма, война, грусть-тоска. Вот они – три кита. Не так?.. А теперь прикрывайте своими дурилками мою задницу: мне сына надо забрать из школы.