Батальон крови
Шрифт:
— Во сколько наступление? — поинтересовался Савчук.
— В двадцать ноль, ноль.
— По темноте-то легче, — обрадовался старшина.
— Конечно, но ты все равно объясни ребятам. Подумайте, как поудобней подойти. А я в штаб. Буду к восемнадцати.
Капитан козырнул строю и ушел, а старшина, скомандовав «разойдись», стал говорить. Он посмотрел на Григория и начал с него: «Ну что, боец, бери катушку и жди. Сиди на телефоне. Сегодня с нами в драку не полезешь. Будь при штабе, а если линию перебьют, то только с дедом ползи. Петрович, слышишь, присмотри за мальчишкой». Григорию не понравилось, что с ним разговаривали как с маленьким. Он хотел уважения и пытался доказать, что он смелый и сильный, но здесь, в этой роте, «фишку», как говориться,
Позже Гриша узнал, что три месяца назад пригнали в батальон пополнение. Вместе со всеми привезли здоровенного детину лет тридцати. Этот мужик стал издеваться над молодежью, избивать, забирать пайки. Все молчали — до первого боя. А когда батальон пошел в атаку, этот молодец вылез из окопа последним и, спрятавшись за общей бегущей толпой, так это нехотя побежал за ними. Тетка Война сама разобралась с ним. Шальная пуля нашла его — последнего. Он упал и долго орал, истекая кровью, но никто не подбежал к нему, не вернулся. У этого мерзавца не было в батальоне друга, который смог бы оттащить его, раненого, или позвать на помощь санитара. Батальон ушел в атаку, а он остался, мучаясь от боли: видать, ранение было тяжелым. Этот человек принял смерть, так и не успев ни разу выстрелить. Кто-то после этого вздохнул спокойно, а кто-то поверил в то, что комбат умеет предвидеть. Он предупреждал вновь прибывшего, утихомиривал его. Но здоровый дебил хамил и ему. Здесь так нельзя: забрал пайку у молодого, а тот через час погиб. У нормального человека после этого кусок в горло не полезет. Но этот урод на все плевал и получил свою «пулю смелости», как ее тут называли. Конечно, комбат мог высказать бойцам за то, что никто не помог ему, но он промолчал. Все поняли: хочешь выжить — слушай того, кто думает о каждом. Война прислушивается к командирам, к тем, кто с ней спорит и делает это правильно, а тот, кто нарушает ее негласные законы — приговаривает сам себя. Ведь не простая пуля прилетела к этому мужику: облетела всех и ударила в него в тот самый момент, когда этот урод зачем-то обернулся! Раны в спине не обсуждались, а пулевые — тем более. Повернулся — струсил — значит, предатель. Другое дело, если снаряд сзади разорвался. Но дырка от пули и рваная рана от осколка разные вещи — их никто не спутает. На родину этому мужику отписали, что он погиб смертью храбрых. А как еще? Никто не стал бы рассказывать его родителям и родственникам, что его жизнь была бесполезной, что он не смог убить ни одного фрица, и что он — грыжа на этой земле. Словно опытный хирург сработал, избавил всех от его ненужного присутствия.
В тылу бытовало мнение, что первыми гибнут хорошие, настоящие мужики, а всякие гады и сволочи выживают. Так думали лишь те, кто не бывал на войне. Именно фронт формирует в каждом — свой военный характер, с которым очень тяжело потом жить в мирной, гражданской жизни.
После той атаки к коренастому лысоватому мужичку с животиком и с прищуренным взглядом стали прислушиваться как к отцу родному. Капитана Киселева и раньше уважали, но после случившегося даже не решались спорить. Его слова и приказы не обсуждались. Батальон стал показательным, с хорошей дисциплиной и умением выживать.
Все это Гриша узнал от Петровича — своего наставника, которого за глаза называли «дедом». Пока он рассказывал молодому бойцу, где взять провод, катушки и запасные телефоны, старик, между прочим, поведал ему о судьбе и жизни батальона. Гриша смотрел на него, а про себя думал: как этот дедок будет бегать с ним и тянуть линии от одной позиции к другой. Он не знал, что сухой старичок очень шустрый и любому молодому фору даст.
Этот маленький дед с седыми волосами и жутким, тяжелым взглядом всегда ходил чистым и опрятным. На фронте над связистами смеялись, говорили, что они все время на пузе, в грязи. Но дед опровергал это мнение: даже небритым никогда его не увидишь.
Сначала Гриша решил, что все сложилось для него благополучно — казалось, что первый бой пройдет стороной. Он не был трусом — просто хотел привыкнуть, притереться к войне, но в шесть вечера ротный вернулся из штаба и грозно произнес:
— В штабе никто не останется, пойдут в атаку все. Закрепимся, и нужно будет доложить, — это значило, что Григорий пойдет вместе со всеми. Он не сможет отсидеться в штабной землянке, и это обрадовало его. Все побегут, будут стрелять, а он потащит катушку с проводом, и от него да от деда, будет зависеть связь. А это главное, что должно быть в любом бою.
В половине восьмого к нему подошел старшина и стал учить тому, о чем Гриша никогда не слышал и не знал. Рассказал, как правильно бежать. Идти в атаку — это целая наука, и солдаты познают ее на горьком, кровавом опыте. Как объяснил старшина, немцы, когда толпа идет по всему фронту, стреляют только прямо. И если впереди тебя трое, двигайся так, чтобы в твоем коридоре впереди кто-то был. Шансы, что выживешь, возрастают. Если что, те, первые, примут пули на себя.
Услышав все это, Гриша почувствовал, что старшина учит его трусости. Он решил, что не станет бояться и прятаться за спины: первым пойдет в бой. Но его задача была другой — связь. Савчук, увидев обиженный взгляд паренька, понял, что этому нужно объяснить принцип атаки подробней.
Он рассказал, что первым идти тоже нужно уметь. Здесь главное не стрелять, а быстро бежать. Если сумел добежать до вражеского окопа, падай и расстреливай немцев на два-три метра от себя в стороны. На прострельной земле создается чистый проход для остальных, кто бежит следом. Гриша удивлялся, как это может быть? Неужели немцы в сторону не стреляют.
— А зачем? — спросил его старшина и сам ответил. — Зачем в сторону стрелять, когда перед тобой, по прямой, целая куча народу.
Он еще несколько минут рассказывал, как нужно бежать впереди и как правильно прятаться за чужие спины. Последнее было неприятно юному бойцу Красной армии. Но в конце разговора старшина сказал то, что успокоило Гришу.
— Такая привилегия, бежать сзади, дается только в первом бою. Потом, как в шахматах, каждый раз на клетку дальше. И если ты выжил после трех-четырех атак, твое место в первом эшелоне: там, где встречаются взгляды, желающие друг друга убить.
Но для связиста Григория существовала своя наука, как идти в атаку и тянуть провод, чтобы он оставался целым. Первый принцип: в одну воронку бомба дважды не падает, хотя это и не всегда срабатывает. Надо тянуть провод от воронки к воронке и не зевать, смотреть за остальными. Замешкался, отстал — плохо. Оказался впереди — еще хуже. Нужно лавировать в атаке так, чтобы всегда оставаться рядом с остальными — в центре движущихся людей. Они, если что, подменят или сообщат, что связист ранен или убит. Комбат или ротный назначат другого тянуть связь.
Выслушав все это, Гриша вернулся в землянку, взял катушку и примерно рассчитал расстояние до высоты.
— Не приглядывайся. Одной катушки хватит, — крикнул ему связист-дед.
— Да, хватит. Я тоже так думаю, — ответил Григорий.
До начала атаки оставалось минут десять, не больше. Все сидели в окопе и ждали. Эти минуты тянулись, словно часы. Они были бесконечными и мучительными.
— Скорей бы уже, — подгонял время Григорий. Но оно не подчинялось ему и тянуло секунды еще медленней.
Но вот в темном небе среди звезд и яркой луны вспыхнула красная ракета.
Никто не стал кричать «ура». Все молча побежали. Противник еще не знал, что началась атака. Его прожекторы освещали прострельную территорию и пока никого не обнаружили. Но вот первые бойцы попали в эти яркие потоки света. И сразу оттуда, с этой спокойной высоты, вылетела несметная стая пуль. Они сплошной стеной прошли по наступавшим, но солдаты как-то ловко пригнулись. Григорий попытался в темноте рассмотреть, как это все они бегут и одновременно прячутся, но получил хороший удар в ухо. Звезды, что несколько минут назад висели около месяца, закружились вокруг него.