Батальон «Вотан»
Шрифт:
Человечек, казалось, читал его мысли.
— Да, лейтенант, — сказал он на превосходном немецком языке, — я еврей.
— Но вы говорите по-немецки… И откуда вы знаете, что я лейтенант?
Гражданский печально улыбнулся.
— Я знаю это, поскольку я такой же немец, как и вы, — ответил он.
— Ты не немец! — закричал Шварц. — Ты еврей!
Вайсфиш кивнул.
— Конечно, но пятьдесят лет моей жизни я платил налоги немецкому государству, работал в Германии и чтил немецкий народ, веря, что являюсь его частью. — Он поднял правую руку. Это был протез, одетый в темно-коричневую кожаную перчатку. — Это 1916
— И что ты делаешь теперь здесь, еврей? — бросил Шварц.
Вайсфиш пожал плечами.
— Как был я дураком всю жизнь, лейтенант, так я им и остался. Я полагал, что все изменится, что вся ненависть против евреев прекратится после того, как Германия восстановит то, что она потеряла в Версале. Неделю назад, после того как ко мне пришли, чтобы забрать мою жену — согласно вашей странной классификации человечества, она была названа «полной еврейкой», — я решил пересечь бельгийскую границу. — Он улыбнулся, взгляд на его лице выдавал смесь печали и презрения к себе. — Как вы можете видеть, я сделал это слишком поздно. — Внезапно он прервался и с любопытством посмотрел на него. — А я не мог видеть вас раньше? — спросил он.
— Меня? Откуда, черт возьми, такой еврей, как ты, может знать меня? — закричал Шварц. — Ты, должно быть, сумасшедший! — Но, поскольку маленький еврей уставился на него без какого-либо очевидного страха, в нем возникло и начало разрастаться ужасное ощущение того, что Вайсфиш догадался, какой национальности он сам. — Ты что, не видишь руны на моем воротнике? — почти в отчаянии выкрикнул Шварц. — Что у меня общего с такой расовой грязью, как ты?
— Простите меня, лейтенант, — упорствовал еврей. — Но ваше лицо. Глаза…
— Заткнись! — закричал Шварц.
Но маленький еврей не мог перестать говорить. С почти мазохистской страстью он вернулся к интересующему его предмету.
— За последние семь лет, лейтенант, я имел достаточно возможностей изучить ваши национал-социалистические расовые теории, и вы знаете, я-таки думаю, что в них что-то есть. Еще в ту Великую войну мы постоянно смеялись над «польскими носами» рекрутов из Западной Пруссии, а новичков из Рейнланда всегда называли «французскими мордами». Их лица походили на жирный пудинг с носом-морковью, всунутым посередине. Ваше же лицо, лейтенант, воплотило в себе все без исключения типичные черты еврея из Центральной Европы… — Человечек внезапно замолк, поскольку Шварц вцепился ему в горло. Лицо лейтенанта побелело от ненависти, а зубы ощерились в нечеловеческой гримасе, как у пойманного в ловушку животного.
— Как ты смеешь, ты, еврей, еврей, — он хрипло дышал, потрясенный, не в состоянии сформулировать необходимое предложение, не в состоянии отвергнуть чудовищное обвинение. Вместо всего этого он изо всех сил впечатал его в стену.
Прямо перед ним оказались глаза этого маленького человечка. В них не было страха, только печаль и сострадание, поскольку он был готов к встрече с неизбежным.
Гнев Шварца на злую насмешку судьбы затопил все его сознание. Он изо всех сил сжал тощее горло еврея. Глаза Вайсфиша вылезли из орбит, язык выпал изо рта. Но он не делал никаких попыток защититься.
Шварц не слышал ничего, даже вновь раздавшийся грохот орудий. Перед его глазами стояло лицо еврея, и он выдавливал жизнь из его тела, пока оно не изогнулось напоследок и жизнь не ушла из него навсегда.
Они вместе
Люди из группы фон Доденбурга нашли Шварца забаррикадировавшимся за дверью церкви. Перед ним стоял бастион из церковных скамей, за которым он укрывался. Сверху он положил пару старых винтовок системы Лебеля. Все еще сжимая в руках автомат, лейтенант вглядывался в подстреленных им бельгийцев, лежащих на церковном дворе.
— А вы молодец, господин офицер! — с восторгом закричали эсэсовцы, снимая каски и вытирая пот со лба. — Вы здорово наказали этих ублюдков!
Один из его бойцов, сбежавших с поля боя, когда там стало по-настоящему жарко, подбежал к Шварцу, чтобы извиниться перед ним.
— Мне очень жаль, господин офицер. Но это был первый бой, и…
Шварц отмахнулся от его извинений:
— Все в порядке, парень.
Куно фон Доденбург отодвинул этого солдата в сторону и, устало опершись на дверной косяк, сделал глубокий вдох и спросил:
— Что с ним произошло? — Он указал на тело человека в гражданской одежде, скрючившееся в углу. Его голова была изогнута под невероятным углом, кровавые царапины тянулись по обеим сторонам болезненно искаженного лица. Он выглядел так, как будто его порвало дикое животное.
Шварц даже не потрудился посмотреть на мертвого еврея.
— Не знаю, — невыразительно произнес он. — Какой-то гражданский, я полагаю. — Он небрежно пожал плечами. — Убит в самом начале атаки. Кто его знает…
Фон Доденбург с любопытством посмотрел на Шварца. В нем было что-то странное. Он потерял половину вверенных ему сил, больше двух часов был отрезан от своих и самостоятельно перебил большую часть бельгийцев. И все же он был совершенно спокоен. В глубине его глаз было что-то далекое, неопределенное, почти сумасшедшее. Его рука твердо взяла сигарету, зажженную и с уважением предложенную ему обершарфюрером Метцгером. В руке Шварца не было даже намека на дрожь.
Куно фон Доденбург перевел взгляд со Шварца на миниатюрное тело гражданского человека в углу. На нем не было следов пулевого ранения. И откуда взялись эти странные царапины?
Но у фон Доденбурга не было времени заняться этим более внимательно. Снаружи донеслось пыхтение двигателя. Вслед за этим послышались хриплые приветствия утомленных молодых людей, сидевших по краям церковного двора. Он развернулся и, сопровождаемый услужливым Мясником, поспешно вышел из церкви.
Это был гауптштурмфюрер Гейер со своим ротным резервом. Они набились в старый грузовик «форд», доверху наполненный боеприпасами. Еще до того, как автомобиль остановился, Гейер выпрыгнул из кабины и побежал к ним. Его лицо сияло.
— Господа, штурмбаннфюрер Хартманн серьезно ранен. Остальная часть батальона «Вотан» также понесла серьезные потери на рубеже реки Мёз. Так что сейчас я должен принять батальон под свое командование. — Он хлопнул хлыстом по голенищу сапога. Фон Доденбург посмотрел на Шварца. Его лицо по-прежнему было оцепенелым и невыразительным.
— Понятно. — Это было все, что фон Доденбург мог сказать, видя столь явно написанное на лице Гейера удовольствие от такой скорой реализации всех его потаенных амбиций.